The Mahatma Letters to A. P. Sinnett, Second & Revised Edition

А теперь в заключение ещё несколько пояснительных слов. Та записка О[лкотта], которая привела к столь катастрофических последствиям и беспримерному вопросу qui proquo,[50] была написана 27 числа. А в ночь с 24 на 25 мой возлюбленный брат сообщил мне, что слышал, как м-р Хьюм, находясь в комнате у Е.П.Б., сообщил ей, что сам он ни разу не слышал от О[лкотта] ни слова о том, что он, О[лкотт], когда-нибудь лично видел нас, но если бы Олкотт рассказал ему об этом, то, полностью доверяя ему, он целиком бы поверил его словам. После этого он, К.Х., попросил меня явиться к О[лкотту][51] и велеть ему рассказать обо всём, полагая, что м-ру Хьюму, возможно, будет приятно узнать об этом в каких-либо подробностях. Желания К.Х. для меня — закон. Вот почему м-р Хьюм и получил от О[лкотта] то самое письмо — причём к этому времени все его прежние сомнения уже улеглись. Доставив своё послание О[лкотту], я одновременно удовлетворил его любопытство по поводу вашего Общества и изложил свои мысли на этот счёт. О[лкотт] попросил у меня разрешение отправить вам эти комментарии, на что я дал ему добро. Вот вам и весь секрет.

По личным своим соображениям я решил, что вы должны узнать о том, что я думаю об этой ситуации, спустя буквально несколько часов после того, как мой возлюбленный Брат покинул этот мир. Когда же письмо это дошло до вас, мысли мои уже несколько изменились, и я, как сказал выше, значительно исправил ту записку. Стиль О[лкотта] так рассмешил меня, что я добавил к записке свой постскриптум, в котором обращался к одному только Олкотту, но м-р Хьюм, тем не менее, принял эти мои слова на собственный счёт!

Забудем об этом. На этом я завершаю самое длинное письмо, какое когда-либо писал в своей жизни. Сделал я это ради К.Х. — а потому я удовлетворён. Хотя м-р Хьюм может полагать и иначе, но "эталон Адепта" хранится не в Симле, а в————, и я стараюсь соответствовать ему, невзирая на всю ничтожность своих попыток овладеть эпистолярным жанром.

M⸫

следующее письмо № 36         предыдущее письмо № 102

Письмо № 30[52]

Частное.

Дорогой Брат мой!

Вероятно, ещё неделю тому назад я вряд ли упустил бы удобный случай сказать Вам, что письмо Ваше, касающееся м-ра Ферна, свидетельствует о Вашем полном непонимании того, чем руководствуется M⸫, а главное, чем объясняется его отношение к упомянутому молодому джентльмену, а дело всё в том, что Вам совершенно неизвестна цель, которую он преследует, — и на этом поставил бы точку.

Но сегодня многое изменилось. Вы "пришли к выводу", что мы на самом-то деле никакие не мастера читать чужие мысли, какими пытались предстать пред Вами? Но нам, тем не менее, достаточно хорошо известно о том, как Вы восприняли мои последние письма к Вам и какое разочарование они в Вас произвели, а посему мы можем хотя бы предположить — если уж, по-Вашему, нам не дано этого знать наверняка, — что настало мне время поговорить с Вами начистоту и без обиняков — как ни неприятна порой бывает истина.

Ложь — прибежище слабых, мы же достаточно сильны, чтобы — даже при всех недостатках, которые Вы столь любезно обнаружили в нас — не слишком-то страшиться истины. Да и не в наших обычаях лгать — лишь бы выставить напоказ свою "мудрость" в незнакомых нам областях. Так что Вам, вероятно, следовало бы выразиться более осторожно: Вы поняли, что мы не мастера читать чужие мысли лишь до той минуты, пока не устанавливаем глубокого раппорта[53] с человеком, мысли которого хотим прочитать, и пока не сосредотачиваем на нём всё своё безраздельное внимание — и скажи Вы так, вот это был бы действительно неопровержимый факт, а не шаткое предположение, как сейчас в Вашем письме.

Как бы то ни было, я сейчас вижу перед нами лишь два возможных пути, между которыми нет ни малейшей тропинки для компромисса. Если Вы действительно желаете того, чтобы мы работали вместе, то отныне мы должны будем действовать на основе полного взаимопонимания. Вы будете вольны сколько угодно доказывать нам — ведь Вы, кажется, искренне полагаете (а вернее, искренне уверили себя в этом) — что, благодаря окутывающей нас тайне, большинство из нас будто бы живёт, приписывая себе некие знания, которых в действительности у нас нет. Я же, к примеру, буду иметь точно такое же право не скрывать перед Вами того, что думаю о Вас. При этом Вы должны пообещать нам, что прекратите открыто насмехаться над нашими словами, а обиду свою будете хранить внутри себя (поскольку не обижаться Вы всё равно не сможете, как бы ни старались), и неправоту мою — если Вы сочтёте, что в чём-то я неправ — будете доказывать аргументами, более весомыми, чем голое отрицание. До тех пор, пока Вы не свяжете себя таким обещанием, нам нет никакого смысла продолжать работу дальше, поскольку все эти споры и наша переписка окажутся лишь бесполезной тратой времени для каждого из нас. Тогда нам будет лучше обменяться астральным рукопожатием сквозь разделяющее нас пространство и просто дожидаться того дня, когда либо Вы обретёте дар отличать истину от лжи более искусно, чем делаете это теперь, либо пока не будет доказано, что мы — не кто иные, как самозванцы (или, хуже того, — лгуны-призраки), либо же пока, наконец, кто-либо из нас не получит возможности наглядно доказать своё существование либо Вам, либо м-ру Синнетту — причём не астрально, поскольку это могло бы лишь подтвердить теории спиритуалистов, а нанеся Вам свой личный визит.

Раз уж становится почти безнадёжным делом убедить Вас в том, что даже мы время от времени можем читать мысли других людей, то, возможно, Вы признаете за нами, по крайней мере, владение английским языком в достаточной мере для того, чтобы правильно понять Ваше очень ясно написанное письмо? И поверить мне на слово, когда я Вам говорю, что, совершенно правильно поняв его, я отвечаю Вам столь же вразумительно: "Дражайший Брат мой, Вы вопиюще неправы от первого до последнего слова!"? В своём письме Вы исходите из совершенно ложной идеи, вызванной Вашим полным незнанием некоторых важных подробностей, а они-то только и могут дать Вам верный ключ к пониманию всего положения дел. Вот что Вы хотите сказать нижеследующим?

Дорогой мой Учитель!

"Вы там у себя вконец испортите Ферна — жаль, жаль и ещё раз жаль, — так как он и в самом деле славный малый в глубине души и горячо тянется к оккультным знаниям — у него есть и сильная воля, и прекрасные способности к аскетизму — он был бы, я уверен, полезен Вам, но он стал нестерпимо задирать нос, на глазах превращается в убеждённого выдумщика, и всё это из-за вас одних. Он же Морью просто дурачит!!! Это было ясно с самого начала — он изводит Синнетта баснями о том, будто Морья делится с ним своими секретами и берёт его к себе в ученики, и вот он уже вообразил, что сам чёрт ему не брат — . . . Морья, угодив прямо в ловушку, отвечает. . . а всё это плутовство, без сомнения, только в ваших интересах. . .". . . и т.д. и т.д..

Нужно ли мне повторять Вам ещё раз то, о чём я уже сказал ранее, а именно: что вплоть до получения Вашего самого первого письма относительно м-ра Ферна, я ни на минуту не обращал на него внимания? И кто же в таком случае у нас портит этого юного джентльмена? Неужели Морья? Легко видеть, что Вы знаете его ещё меньше, чем знает он — рассуждая в Ваших понятиях — о том, что творится у Вас в голове. "Он же Морью просто дурачит". Разве?

Должен с прискорбием заметить Вам, что, если мы будем исходить из вашего западного кодекса чести, то всё может оказаться ровно наоборот — может показаться, будто это как раз мой возлюбленный Брат "дурачит" м-ра Ферна. Дело в том, что это неблагозвучное выражение несёт у нас совсем другой смысл и имеет иное название. И название это может показаться Вам тем более "возмутительным", что даже м-р Синнетт, эталон светского английского джентльмена, считает его положительно возмутительным для чувств любого англичанина. Этим иным названием является слово испытание — то, через что nolens volens[54] должен пройти любой чела в течение более-менее продолжительного периода времени, если он действительно хочет добиться чего-то большего, чем просто именовать себя красивым словом чела. Но уже по самому своему определению это понятие — испытание, — несомненно, подразумевает нечто такое, что на взгляд ваших западных людей будет всегда представляться системой одурачивания, обмана. Вот почему я, знакомый гораздо лучше, чем Морья, с европейским образом мыслей, всегда отказывался брать вас обоих в свои ученики и считать вас чела.

Вам кажется, будто м-р Ферн пытается "одурачить" своего учителя, но ровно то же самое Вы могли бы поставить в вину и самому М⸫ — знай Вы чуть лучше наши традиции. Правда же состоит в том, что один из них ведёт себя совершенно безответственно, а второй предпринимает ровно такие действия, о которых честно и предупреждал м-ра Ферна изначально. Если Вы действительно, как и говорите, читали их переписку, то должны были из письма Е.П.Б. Ферну (из Мадраса) понять простую вещь: ревнуя М⸫ к нему, она надеялась таким способом отпугнуть Ферна, написав ему в Симлу.

Дело в том, что проходящий испытание чела пользуется полной свободой думать и поступать так, как ему заблагорассудится. Изначально его предупреждают: он будет подвергаться искушениям и обманам в виде сбивающих с толку обстоятельств. Перед ним откроются два пути, и оба они в конце концов приведут его к желанной цели: один — лёгкий, на котором он сможет быстро исполнять все получаемые распоряжения. Второй же окажется потруднее и займёт у него больше времени, он будет усыпан шипами и терниями, и ему предстоит не раз натыкаться на них, если уж он изберет этот путь. Но беда в том, что и в самом конце этого пути испытуемого может ждать поражение, и даже самое лёгкое поручение может вдруг оказаться ему не по силам. Однако если все тяготы, выпавшие ученику на этом втором пути, будут в конечном счёте занесены в список его личных заслуг, то первый, более лёгкий, путь принесёт ему лишь мимолётное вознаграждение — в виде лёгкости исполнения заданий.

Ученик вправе сколько угодно подозревать — и зачастую не без веских на то оснований, судя по возникающим стечениям обстоятельств — собственного Гуру в "плутовстве", во всех смыслах этого изысканного слова. Больше того, чем более бурным и искренним будет его негодование — выраженное в брошенных ли учителю словах или накипевших на душе мыслях — тем он будет считаться более подготовленным, более достойным кандидатом в Адепты. Он волен, без малейшей угрозы для себя, выбрать самые оскорбительные слова и выражения для описания действий и распоряжений своего гуру — но всё это лишь при условии, если из этого суровейшего из испытаний он выйдет победителем, если не поддастся ни одному из искушений, не уступит ни одному соблазну и докажет, что сбить его с пути истины и чести или принудить ко лжи неспособно ничто на свете, даже посулы того, что ему дороже жизни, даже обещание наидрагоценнейшей из всех наград — будущего посвящения в Адепты.

Милостивый государь мой, мы с Вами слишком по-разному смотрим на мир и едва ли когда-нибудь договоримся даже о ценности сказанного слова. Вы как-то раз нарекли нас иезуитами, и если взглянуть на вещи Вашими глазами, то, пожалуй, в какой-то мере Вы были и правы, называя нас так, поскольку, на первый взгляд, наша система обучения мало чем отличается от той, что принята у них. Но это лишь на внешний взгляд.

Я уже однажды пояснил Вам: они преотлично знают, что учение их есть ложь. Мы же знаем, что наше оружие есть истина, одна только истина и ничего, кроме истины. Они трудятся во имя возвеличения своей власти и прославления (!) собственного ордена — мы же действуем во имя того, чтобы каждый индивид, каждый отдельно взятый человек и человечество в целом обрели возможность раскрыть свои внутренние способности, и чтобы слава наконец воссияла вокруг них. И тогда мы будем сами рады — более того: принуждены! — отойти всем нашим Орденом, вместе с его владыками, в глубочайшую тень.

Они трудятся, действуют и лгут ради достижения мирской власти в этой жизни, мы же трудимся, действуем и позволяем себе временную ложь по отношению к своим чела лишь для того, чтобы вооружить их такими средствами, которые никогда больше не позволят им поддаваться на обман, чтобы видели они всё зло лжи и неправды не в одной только этой, но и во многих последующих их жизнях в грядущем.

Они (иезуиты) жертвуют внутренним принципом — духовным мозгом эго — ради того, чтобы тем сильнее напитать и развить физический мозг у столь недолговечной человеческой личности, они всё человечество превращают в одну громадную жертву, сжигаемую на гигантском жертвенном костре своего собственного Ордена — этого ненасытного чудовища, занимающегося лишь тем, чтобы безжалостно высасывать из человечества всю его кровь и мозг и поражать смертельной раковой опухолью каждую клетку его плоти, едва лишь оно коснётся её. Мы же — всеми осуждаемое и окружённое всеобщим людским непониманием Братство — пытаемся убедить людей пожертвовать лишь своей личностью — зыбкой химерой — во благо всего человечества, а значит и во благо всех его неотъемлемых частей, бессмертных эго каждого отдельного человека, ибо человечество — не более чем крупинка великого единого целого, каковым однажды оно и станет.

Их учат лгать, мы — освобождать от обмана. За исключением жалкой горстки честно мыслящих, но ничего не решающих своих членов, они сами же и выполняют всю грязную очистительную работу, и делают это con amore,[55] но в собственных корыстных целях. У нас же этим занимаются одни лишь чернорабочие — наши слуги-дугпа,[56] которым мы и предоставляем carte blanche[57] на какое-то время, и делаем это ради единственной цели: выявить всю внутреннюю природу чела, включая каждый потаённый её закоулок, который так и остался бы вовеки пребывать неузнанным и нераспознанным, не подвернись случай изведать каждый из этих закоулков один за другим.

Добьётся ли чела своей награды или нет, зависит лишь от него одного. Но только не забывайте, что наши восточные представления о "намерениях", "правдивости" и "честности" совсем не похожи на те, что бытуют у вас на Западе. И Вы, и я, мы одинаково полагаем, что законы морали требуют от нас говорить только правду — лгать же безнравственно. Но на этом всё сходство между нами кончается, и представления наши весьма значительно расходятся в противоположные стороны. Труднее всего Вам будет объяснить мне такую, например, вещь: как могло получиться, что ваше цивилизованное западное общество, ваша церковь и государство, сферы политики и коммерции принимают за добродетель совершенную невозможность как для человека, занятого в области просвещения, государственного деятеля, коммерсанта, так и для любого другого человека в этом мире вести себя свободно, обходясь безо всяких дополнительных ограничений? Может ли кто-либо из перечисленных выше классов — цвет английского рыцарства, гордые пэры и блестящие члены парламента или добропорядочнейшие и наиправдивейшие дамы — может ли, спрашиваю я, кто-нибудь из них говорить всегда правду как у себя дома, так и находясь в обществе, как исполняя свои государственные обязанности, так и оставаясь в кругу своей собственной семьи?

Что могли бы Вы подумать о каком-нибудь джентльмене или даме, за изысканной учтивостью которых, за их любезной речью действительно не скрывалось бы никакого притворства? И все они при встрече с вами всегда говорили бы прямо и начистоту всё, что думают лично о Вас или о ком-либо другом? Где Вы найдёте это воплощение честного коммерсанта, богобоязненного патриота, политика или просто случайно заглянувшего к вам гостя? Ведь каждый из них всё время скрывает собственные мысли! Под страхом угрозы заслужить прозвище дикаря, безумца каждый из них принужден лгать, и лгать намеренно, не краснея. Пожалуй, лишь в одном случае они способны сказать человеку в лицо то, что думают о нём, — если их подлинные чувства каким-то чудом не потребуют никакой утайки.

Всё ложь, всё обман, брат мой, — и вокруг нас, и внутри. Поэтому, судя по всему, Вас и может так удивить, если не сказать больше, случайная встреча с человеком, который станет говорить Вам правду в лицо. Вот почему Вам и представляется невозможным, чтобы человек, не питающий к Вам никаких недобрых чувств — более того, человек, которому Вы, возможно, нравитесь и даже внушаете уважение — мог сказать Вам открыто и честно в лицо всё, что он думает о Вас.

Откликаясь на мнение о Вас М⸫, высказанное им в некоторых его письмах (а Вам не следует полагать, что если они и написаны его почерком, то, значит, и написаны они им самим, хотя, разумеется, каждое слово отобрано именно им, чтобы служить конкретной цели), Вы пишете, что у него "мягко говоря, весьма своеобразная манера выражаться". Однако его "манера" заключается в том, чтобы высказывать Вам хоть на письме, хоть устно голую истину и повторять её Вам в лицо, ничего не утаивая и не смягчая — за исключением тех случаев, когда он намеренно может позволить себе несколько сгустить краски, преследуя особые цели, как я сказал выше. Из всех известных мне людей он, пожалуй, единственный, кто готов это делать без малейшего колебания! За это Вы и охарактеризовали его "малым довольно-таки властным, способным не на шутку злиться, когда ему перечат", правда, Вы добавляете при этом, что "не держите на него из-за этого зла и всё равно питаете к нему тёплые чувства".

Но ведь это не правда, брат мой, и Вы прекрасно это знаете. Хотя в каком-то смысле я готов с Вами согласиться, готов признать это и повторять вместе с Вами (и им самим, который сейчас находится подле меня), что он действительно весьма властный малый и, несомненно, временами весьма склонен злиться, особенно когда ему перечат, явно идя против правды. Но Вы что, действительно стали бы думать о нём лучше, если бы он скрывал от Вас свой гнев или лгал самому себе и другим, заставляя их думать, будто обладает некими достоинствами, которых на самом-то деле у него и нет? Да, разумеется, человек, которому внутри себя удаётся вырвать с корнем любые проявления гнева, так что он никогда более не поддаётся даже малейшим приступам страсти, — а все мы считаем её недостойной — заслуживает всяческих похвал, но притворяться, делать лишь вид, будто страсть эта действительно вырвана с корнем, в наших глазах считается делом ещё более недостойным. Рекомендую Вам внимательно прочитать статью "Эликсир жизни", вышедшую во втором номере (за апрель, с. 169, колонка 1, абз. 2, 3, 4, 5 и 6).

И, тем не менее, во всём, даже в религии, на Западе оказалось важнее казаться, чем быть. Во время исповеди священник не спросит у своего кающегося, испытывал ли он действительно гнев, но поинтересуется лишь, проявил ли тот гнев свой на глазах у кого-либо. Сегодня, когда цивилизацией правят два господа бога — общество и народное мнение, — главной заповедью, похоже, стало: "Лги, кради, убий и т.д. — главное, не попадайся". Уже только поэтому Вы, частица той цивилизации, вряд ли когда-нибудь сможете по достоинству оценить такой характер, каким обладает Морья: человек, столь же суровый к себе, столь же беспощадный к собственным недостаткам, сколь он бывает снисходителен к изъянам в других, и это проявляется у него не на словах, а идёт из самой глубины его сердца.

Действительно, всегда готовый сказать Вам в лицо всё, что он может думать о вас, М⸫ в своих дружеских чувствах к Вам, тем не менее, всегда оставался более стойким, чем я сам, ибо меня нередко может остановить опасение сделать человеку больно, даже сказав ему совершеннейшую правду. Таким образом, будь М⸫ готов, вообще, снизойти до каких-либо объяснений, то он вполне мог бы обратиться к Вам со следующими словами:

"Брат мой, Вы, как я полагаю, представляете собой человека, чрезвычайно заносчивого и сосредоточенного на собственном "я". В своей самооценке и самолюбовании Вы, как правило, упускаете из виду всё остальное человечество. Я ничуть не сомневаюсь в том, что с Вашей точки зрения вся вселенная действительно была сотворена лишь ради человека, и человек этот — Вы сами. Если я и не терплю возражений, когда твёрдо знаю, что правда на моей стороне, то Вы-то не выносите противоречия даже в тех случаях, когда совесть Вам ясно подсказывает, что ошибаетесь Вы. Вы никогда не забываете ни малейшего знака неуважения к Вам — хотя охотно допускаю, что умеете их прощать. По сей день искренне полагая, что я проявил к Вам неуважение (пытаясь подмять Вас под себя, как Вы однажды выразились), эта существующая лишь в Вашем воображении обида скрытно влияет на все Ваши мысли, связанные с моей скромной персоной. И хотя могучий ум Ваш никогда не допустит даже помышлений о мести, которые, таким образом, могли бы возобладать над лучшей частью Вашей натуры, они, так или иначе, всё же сказываются на самом ходе Ваших рассуждений, поскольку Вы не без некоторого удовольствия (хотя едва ли признаетесь в этом самому себе) изобретаете способы, с помощью которых Вам удалось бы поймать меня на каком-либо промахе, достойном, в Вашем воображении, лишь глупца, легковерного невежды, способного пойматься на крючок. . . к какому-то Ферну!

Давайте рассуждать логически, Брат мой. Давайте на время забудем о том, что я являюсь посвящённым, Адептом, и уточним, какое положение Вы определили для меня в ходе своих размышлений, — давайте будем рассуждать, как два обычных смертных, наделённых некоторой толикой здравого смысла — с моей стороны — и изрядной долей оного в Вашей голове. Если Вы готовы не отказать мне хотя бы в этом малом, то я возьмусь доказать Вам, что было бы положительно вздорным полагать, будто я мог бы и в самом деле запутаться в сетях столь убогих расчётов! Как Вы пишете, для того чтобы испытать меня, Ферн решил выяснить, "захочет ли Морья опубликовать его (видение Ферна) — и Морья, угодив прямо в ловушку, отвечает, что он согласен".

Однако поверить последнему утверждению было бы довольно сложно, и любому человеку, даже средних умственных и логических способностей, было бы очевидно, что для примирения между собой Вашего вышеприведённого мнения обо мне и допущения, будто я был действительно пойман в ловушку, необходимо разрешить две непреодолимых трудности.

1: Содержание видения и его описание. В этом видении фигурируют три таинственных существа: "гуру", "Могучий" и "Отец" — в роли последнего якобы и выступал Ваш покорный слуга. Но подумайте сами, мог ли я поверить в реальность описанного видения и как при этом у меня не возникло ни малейших подозрений по поводу этого столь странного утверждения, если мне прекрасно известно, что до тех пор я и на милю не приближался к этому молодому джентльмену и даже не являлся ему в снах? Значит, по-видимому, я должен страдать медиумическими галлюцинациями.

2. Трудность примирения двух противоречащих друг другу утверждений: с одной стороны, я, "властный малый", готовый вскипеть по любому сказанному мне поперёк слову, а, с другой, я совершенно невозмутимо отнёсся к неповиновению, к бунту, устроенному каким-то учеником, который ещё даже не прошёл своего испытательного срока — ведь узнав, что "Морья пожелал (публикацию рассказа о его видении)", он твёрдо пообещал переписать его заново, однако на деле даже не подумал выполнить пожелание своего учителя. Причём эти убогие, скудоумные гуру и "Отец" тоже выбросили всё это дело из своей головы.

Даже для человека самого среднего ума здесь не было бы никакой загадки. Но случилось обратное: во всей этой паутине жалкой и убогой лжи оказался замешанным человек, наделённый, безусловно, острым умом и ещё более изощрённой логикой, — а значит, неопровержимый вывод здесь может быть только один: этот человек, совершенно безотчётно, позволил себе удовлетворить свои оскорблённые чувства жалкой местью наперекор собственной логике и здравому смыслу. Точка. И хватит об этом.

При этом, откровенно высказывая Вам своё неудовлетворение по поводу Вашей заносчивости и своекорыстности, проявивших себя во многих случаях, я открыто признаю за Вами множество дивных качеств и выражаю Вам своё восхищение перед ними, как и перед Вашими неопровержимыми заслугами и Вашим здравым смыслом во всём, что не связано с личной Вашей персоной, — и в таких случаях Вы не уступите во властности и мне самому, разве что проявляете гораздо больше нетерпимости, а посему от всей души надеюсь, что Вы извините меня за мою прямоту и — по вашим западным этическим меркам — грубость. Как и Вы, я не только не держу на Вас зла и продолжаю, несмотря ни на что, питать к Вам самые тёплые чувства, но при этом хочу, чтобы Вы знали: всё сказанное мной — сущая правда, и каждое моё слово — это выражение моих истинных чувств, а не просто послание, долженствующее удовлетворить моё чувство долга перед Вами".

А теперь, когда я выполнил взятую на себя роль и разъяснил Вам точку зрения Морьи, позвольте мне добавить ещё несколько слов от себя лично. Для начала я хотел бы напомнить Вам о том, что в разное время, и особенно в течение последних двух месяцев, Вы не раз вызывались поступить к нам в ученики, но дело в том, что первейший долг ученика — выслушивать без гнева и обиды любое слово, исходящее из уст его гуру. Но как же мы сможем обучать Вас, а Вы учиться у нас, если нас принуждают к отношениям, совершенно чуждым и нам самим, и тем методам, которыми мы пользуемся, — отношениям к которым привыкли Вы оба, люди высшего общества? Если Вы и в самом деле хотите стать чела, то есть воспринять от нас наши тайны, то это вы должны приспосабливаться к нашим методам, а не мы к вашим. А до тех пор бесполезно и ждать от нас чего-то большего, чем то, что мы в состоянии дать в обычных условиях.

Вы пытались учить Морью, но, возможно, однажды Вы обнаружите (и обнаружите наверняка, если только M⸫ позволит мне действовать по-своему), что это именно он преподал Вам урок, который либо сделает нас навеки друзьями и братьями, либо — если в Вас окажется больше от западного джентльмена, чем от восточного чела и будущего Адепта — Вы с отвращением порвёте с нами все отношения и, вероятно, объявите об этом на весь свет. К этому мы вполне готовы и пытаемся так или иначе ускорить приближение переломного момента. Ноябрь[58] уже не за горами, а с его приходом всё и должно решиться.

И второе. Не кажется ли Вам, добрый брат мой, что этот неотёсанный деспот, этот властный малый, всегда готовый говорить с Вами начистоту, честно и для Вашей же пользы и при этом готовый заботливо, хотя и незримо для Вас, охранять Ваш покой, Вашу семью и репутацию от любых зол — да что там говорить, брат мой, готовый не смыкать глаз ни днём, ни ночью, чтобы расстроить планы мести, замышленные каким-нибудь негодяем, слугой-мусульманином, — так вот, не кажется ли Вам, что такой "малый" сто́ит вдесятеро дороже золота, дороже британского резидента, лощёного джентльмена, который прямо у Вас за спиной на всех углах чернит Ваше доброе имя, а при встрече с сердечной улыбкой пожимает Вам руку?

Не кажется ли Вам гораздо более благородным сначала высказать человеку то, что думаешь о нём, — в том числе даже то, что Вы вполне естественно могли бы принять за неучтивость, — а затем этому же самому человеку оказать такие услуги, о которых он едва ли когда-нибудь смог бы услышать даже краем уха от других — а не то что обнаружить самостоятельно! — чем поступать так, как поступил, например, просвещённейший полковник (или генерал) Уотсон, и особенно его супруга, которые, впервые принимая у себя в доме двух совершенно незнакомых им людей — Олкотта и туземца-судью из Бароды,[59] — воспользовались случаем, чтобы охаять [Теософское] общество. . . лишь потому, что в нём состоите Вы. Не стану повторять Вам всю ту ложь, все те слухи и грязь, что полились в Ваш адрес со стороны миссис Уотсон, пока этот храбрый вояка, её супруг, кивал головой, подтверждая её слова, но бедный Олкотт — а он неподдельно гордится тем, что Вы принадлежите к [Теософскому] обществу! — был так ошарашен, так озадачен этим неожиданным натиском с её стороны, что бросился в ужасе за помощью к M⸫.

Если б только Вы могли слышать, как тепло говорил о Вас M⸫, как высоко оценил Вашу нынешнюю работу и склад Вашего ума, то Вы охотно наделили бы его правом по временам прибегать к этой не более чем напускной грубости. Он запретил Олкотту сообщать об этом кому бы то ни было ещё, кроме Е.П.Б., которой тот уже успел рассказать обо этой истории и которая — в чисто женской своей манере — немедля доложила обо всём м-ру Синнетту. Как ни гневалась она на Вас тогда, но даже она была глубоко возмущена нанесёнными Вам оскорблением и обидой — она не сочла за труд для себя даже заглянуть в то прошлое, когда, по словам миссис Уотсон, Вы ещё пользовались гостеприимством у них в доме. Таково, стало быть, различие между пресловутыми благожелателями и друзьями, удостоившимися чести родиться на Западе, и не менее пресловутыми злыми языками, принадлежащими к низшей восточной расе.

Помимо этого, я предоставляю Вам также право роптать на M⸫. Дело в том, что им были предприняты некие действия, которые, не спорю, находятся в строгих рамках наших правил и методов. Однако, если только они выплывут наружу, то вызовут бурное возмущение со стороны западных интеллектуалов. Знай я об этих действиях заблаговременно, я бы, вне сомнения, ни за что их не допустил.

Несомненно, было чрезвычайно любезно со стороны м-ра Ферна объявить о своём намерении "уличить" нас, но при этом "не разоблачать, конечно же, Старушку" — ибо какое отношение многострадальная наша "Старушка" может иметь ко всему этому? Желаем ему успеха в этих попытках нас уличить и даже разоблачить не только ради его собственной и Вашей безопасности, но и во имя спокойствия всего мира, если только эта мысль сможет его утешить, когда он убедится, что проиграл. А ждёт его — в этом нет никаких сомнений — именно неудача, если только он продолжит и дальше вести двойную игру.

Решение о том, принимать или не принимать его в полноправное ученичество остаётся за Коганом. Задачей M⸫ было всего лишь подвергнуть его испытаниям, искушениям и наблюдению с использованием всего арсенала имеющихся у нас средств для того, чтобы выявить его подлинную природу. Таково правило, которому неотступно следуем мы и которое представляется столь отвратительным на ваш западный взгляд, и здесь я ничего не могу поделать, даже если бы очень того и захотел. Нам недостаточно просто глубоко разобраться в том, на какие поступки он готов, а на какие не готов пойти во время и в условиях испытательного периода. Мы должны понять, на что он может оказаться способен также и в том случае, когда перед ним откроется множество иных, самых разных возможностей.

Нами предприняты все меры предосторожности. Никто не может ни в чём упрекнуть ни одного из наших упасик, ни одного ю-поса,[60] в том числе ни Е.П.Б., ни О., ни даже Дамодара, ни кого бы то ни было ещё из их числа. Пусть он соблаговолит предъявить любое находящееся у него в распоряжении письмо и открыто расскажет, что именно ему предлагалось сделать (при этом выбор между двумя путями возможных действий всегда оставался за ним самим) и что им было действительно сделано — вернее, не сделано. Придёт время — если, на его беду, оно действительно придёт — и у нас найдутся средства показать, сколько в его словах правды, а сколько неправды и вымысла. А покамест дам Вам один совет: просто наблюдайте за ним и не говорите ни слова. Он сейчас подвергается сильному соблазну совершать дурные поступки — так было и раньше, так будет и впредь. Говорю Вам, я не знал ровным счётом ничего о происходящем вплоть до самого последнего времени, и лишь намедни узнал я о том, что даже имя моё оказалось косвенно замешано в этом испытании: я предупредил об этом кого следует и строго-настрого запретил впутывать меня лично во всё это.

Однако при этом м-р Ферн замечательно способный субъект в смысле ясновидения, и он вовсе не так плох, как Вам представляется. Да, он страдает высоким самомнением — а кто не страдает? Кто из нас начисто лишён этого недостатка? Он может воображать себе и говорить всё, что ему заблагорассудится, но Вы-то, как Вы позволяете себе настолько поддаваться предубеждению, в котором не готовы признаться даже самому себе, — вот что вызывает у меня безмерное изумление! Ваша доверчивость в отношении того, что M⸫ и впрямь мог быть одурачен и способен угодить в ловушку, расставленную для него м-ром Ферном, по-настоящему смешна, ведь не то, что "Старушка", но даже О. не поверил ни единому его слову, поскольку они знали, что он проходит свой испытательный срок, и прекрасно понимали всё, что из этого следует. Несколько дней тому назад M⸫ пытался было доказать Вам, что он вовсе не попался на крючок, как надеялись Вы, и что сама мысль об этом представляется ему смехотворной. Скорее всего, Олкотт сумеет представить Вам надёжное доказательство этого, хотя сейчас он находится в глубоких дебрях Цейлона, куда не то что телеграммы, а даже письма не доходят.

Но даже и этот "обман", как Вы изволили выразиться, был предпринят отнюдь не в наших интересах по той простой причине, что у нас нет в этом никакого интереса — всё было сделано в интересах м-ра Ферна и [Теософского] общества и ради подтверждения идей Е.П.Б. Да и в чём здесь обман? М-р Ферн обратился к ней за советом, он измотал её своими мольбами, и тогда она сказала ему: "Работайте на пользу общего дела, разбирайтесь, ищите, и Вы соберёте все возможные для Вас доказательства существования Братства. Вы же видите, Братья не явятся к Вам в этом году, но каждый год в Симлу и её окрестности спускается множество лам, так приложите же все старания к тому, чтобы раздобыть любые возможные доказательства и для самого себя, и для м-ра Хьюма!" и т.д. И что здесь не так?

Получив рукопись с описанием его видения, она обратилась к M⸫, и тот, фигурирующий в рассказе о видении под именами то ли "Могучий", то ли "Отец", то ли как-то ещё, открыл ей всю правду и затем велел спросить у м-ра Ферна, собирается ли тот публиковать свой рассказ, загодя предсказав ей и О[лкотту], что этого никогда не случится. Что ещё известно Морье об этом и других видениях, то знает лишь он один, и даже я никогда не вмешиваюсь в его способы обучения, какими бы малопривлекательными они ни казались мне лично.

А "Старушка" — коли уж Вы спрашиваете меня об этом — ни о чём, разумеется, не узнает. Но, как Вам должно быть, известно, после её отъезда в Бароду, она стала думать о Ферне даже хуже, чем Вы. Там она что-то узнала о нём и о Бруксе, а от последнего — что-то ещё, поскольку Брукс, как Вам известно, выступает в Бароде для Ферна чем-то вроде Меджнура.[61] Да, она наша упа-си-ка ("ученица"), но остаётся при этом женщиной, и держать язык за зубами она умеет только в оккультных вопросах. На этом, полагаю, мы могли бы закрыть эту тему. Всё, что уже случилось или ещё только случится, будет касаться одного лишь Ферна — и никого больше.

Как я слышал, у вас готовится грандиозное теософское Conversazione[62] — и если, к тому времени, Вы всё ещё будете оставаться в рядах теософов, то, конечно, лучше всего его проводить в Вашем доме.

А теперь несколько слов от меня на прощание. Хоть мне и горько замечать у Вас этот главный и почти единственный недостаток — тот, в котором Вы признались мне в своём письме — я хочу, чтобы Вы верили мне, дражайший Брат мой, когда я говорю, что моё внимание, моё уважение к Вам во всех прочих отношениях по-прежнему велико и искренне. Не могу я — что бы ни случилось — забыть и того, что долгие месяцы, день за днём, не ожидая и не испрашивая для себя никакой награды, никаких привилегий, Вы работали, трудились ради блага Общества и человечества в целом единственно из желания творить добро. А потому я прошу Вас, добрый Брат мой, не принимать за "упрёки" простые замечания с моей стороны. Если я и вступал с Вами в спор, то лишь потому, что был принужден к этому, поскольку Коган воспринял их (Ваши предложения) как нечто, из ряда вон выходящее — в его положении ему не хватало только выслушивать всё это. И хотя Вы, вероятно, воспринимаете приведённые Вам возражения как "незаслуженные упрёки", но однажды Вы, возможно, и сами признаете, что на самом-то деле "требовали неоправданных уступок". Да, конечно, Ваши настойчивые предложения о том, чтобы именно Вам — а не кому-то другому — было при возможности позволено приобрести некий феноменальный дар, который позволил бы Вам успешнее убеждать других — можно, с чисто формальной стороны, принять за просьбу "лишь принять эти предложения к сведению", и да, внешне они "отнюдь не содержат в себе никакого требования" — но, тем не менее, любому, умеющему читать между строк, будет очевидно, что Вы выдвигаете именно требование.

У меня есть все Ваши письма, и едва ли среди них найдётся хотя бы одно, от которого не исходил бы этот дух жёсткой требовательности, просьбы о чём-то вполне заслуженном, требовании чего-то законного, и отказ в этом дал бы Вам право считать себя обиженным. Я не сомневаюсь, что это не входило в Ваши намерения, когда Вы писали их. Но такова была ваша тайная мысль и Ваши сокровенные чувства, всегда безошибочно отмечавшееся Коганом, имя которого Вы уже несколько раз упоминали, и он обратил на это внимание. Вы считаете малозначительными те знания, которые мы уже передали Вам, поскольку, дескать, они являются непоследовательными и неполными? Но я уже просил Вас: запишите все Ваши замечания, начиная с тех нестыковок, которые — с Вашей точки зрения — присутствуют в наших самых первых аргументах про и контра по вопросу о существовании Бога, и кончая "противоречиями" в вопросе о "жертвах несчастных случаев" и "самоубийцах". Пришлите их мне, и я Вам докажу, что для того, кто владеет полной истиной, не существует ни единого противоречия. Мне странно упрекать человека, наделённого столь блестящими мозгами, в том, что сегодня он пишет одно, а завтра или послезавтра, всё напрочь позабыв, он начинает вдруг писать совершенно иное, прямо противореча самому же себе. Думаю, даже Е.П.Б. с её курьёзными провалами в памяти трудно было бы обвинить в подобной забывчивости.

По-Вашему, "не стоит даже браться за дело ради просвещения одних лишь второразрядных мозгов", и, следуя этой логике, Вы предлагаете на выбор следующие две линии поведения: либо Вы получаете всё, либо полностью сворачиваете работу, коль скоро Вы не в состоянии получить от нас тотчас "общую схему такой философии, которая выдержала бы критику и не вызывала бы вопросов со стороны людей масштаба Герберта Спенсера". Зря Вы так недооцениваете роль толпы, отвечу я Вам. Отнюдь не среди Гербертов Спенсеров, Дарвинов или Джонов Стюартов Миллей[63] следует искать миллионы тех самых спиритуалистов, которые сегодня переживают интеллектуальный упадок, но именно последние-то и образуют большинство "второразрядных мозгов". Имей Вы хоть немного терпения, Вы получили бы всё, что хотели бы выжать из нашей умозрительной философии — говоря "умозрительной", я имею в виду то, что она в любом случае должна была бы остаться таковой для всех, кроме Адептов. Но, увы, дорогой брат мой, Вы не страдаете избытком этой добродетели. И всё же не стоит унывать, я для этого не вижу ни малейшей причины.

Что бы ни случилось, я надеюсь, Вы не станете досадовать на нас за те несколько правдивых слов, которые мы по-дружески высказали Вам. Какой в этом смысл? Не станете же Вы досадовать на голос собственной совести, которая нашёптывает Вам: по временам Вы поддаётесь безрассудной вспыльчивости и теряете хладнокровие, которое сами же так цените в себе? Да, Вы неустанно трудились, многие месяцы и по многим направлениям, ради нашего дела, но из-за того, что мы ни разу не дали Вам понять, что нам хорошо известны Ваши усилия, из-за того, что мы ни разу не выразили своей признательности и не поблагодарили Вас за это в своих письмах, Вы не должны полагать, будто мы либо неблагодарны, либо намеренно пренебрегаем и проч. тем, что вы сделали, ибо на самом деле это не так.

Действительно, едва ли стоит ожидать благодарности за то, что ты выполняешь свой долг перед человечеством и трудишься во имя истины — ведь в конечном счёте трудясь во благо других, ты трудишься и во имя собственного блага — однако, Брат мой, я испытываю к Вам глубокую благодарность за всё, что Вы сделали. По натуре своей я не слишком склонен к внешним проявлениям чувств, но придёт день, и я сумею доказать Вам, что я далеко не столь чёрств, как Вы полагаете. Но и Вам — хотя Вы и были достаточно сдержанны в своих письмах ко мне, чтобы не сетовать на наши письма со всеми их недостатками и нестыковками, как вы их называете, — не хватило до конца твёрдости и терпения, чтобы не торопить время и в ходе наших дальнейших разъяснений решить вопрос: а так ли уж противоречивы наши выводы и не кажутся ли все эти нестыковки таковыми лишь на первый взгляд? Жалобы свои Вы всегда высказывали Синнетту — а поначалу даже Ферну.

Если бы вы согласились хотя бы на пять минут представить себя на месте туземного гуру и вообразить, что у этого гуру есть европеец-чела, то очень скоро Вам стало бы ясно, сколь чудовищными должны были бы выглядеть отношения вроде наших с Вами в глазах туземца — и Вы тогда не стали бы даже говорить о каком-то неуважении. Прошу Вас, поймите меня правильно, я лично ни на что не жалуюсь, но уже одно то, что в своих письмах Вы величаете меня своим "Учителем", превращает меня в посмешище в глазах всех Чутукту (Tchutuktus),[64] которые прекрасно осведомлены о наших взаимоотношениях. Я никогда бы об этом не заговорил, если бы не мог подтвердить свои слова, приложив два письма от Субба Роу: одно ко мне — полное извинений, а другое к Е.П.Б. — столь же полное искренних и правдивых слов, ибо оба они — чела, а вернее, ученики. Надеюсь, я не грешу против правил приличия — в западном смысле этого слова. Пожалуйста, возвратите мне оба письма после того, как прочтёте их и возьмёте на заметку их смысл. Посылаю их Вам на строго доверительной основе и лишь в назидание Вам. Из них Вам станет понятнее, сколь многое вам, англичанам, придётся переделать в Индии — а до того можете даже не надеяться, что принесёте хоть какое-то благо этой стране. На этом я должен завершить своё письмо, ещё раз заверив Вас в искренности своих чувств и уважения к Вам.

Ваш

К.Х.

Поверьте мне, Вы чересчур суровы и — несправедливы по отношению к Ферну.

следующее письмо № 53         предыдущее письмо № 113

Приложение к письму № 30

Эликсир жизни

Мурад Али Бег[65]

(Фрагмент, обозначенный в Письме Учителем К.Х.)

{От каких же физических желаний необходимо избавиться и в какой последовательности? Первое и самое главное, человек должен отказаться от употребления алкоголя в любом его виде. . . }

. . . Во-вторых от мясоедения — по той же самой причине, но в чуть меньшей степени. Оно ускоряет течение жизни, повышает энергию деятельности и усиливает горячность страстей. Оно может быть полезно для какого-нибудь воина-героя, которому предстоит вступить в схватку с врагом и пасть на поле боя, но не для кандидата в мудрецы, который должен жить и. . .

Затем в порядке очерёдности следует половое влечение, ибо мало того, что оно вызывает значительное перенаправление энергии (витальной силы), которая начинает течь самым разным способом по другим каналам, минуя главный (подобная же растрата нашей жизненной энергии впустую случается и в минуты, когда мы пребываем в состоянии напряжённого ожидания или испытываем чувство ревности и проч.) — но, главное, половое влечение напрямую притягивает к себе некое грубое свойство изначальной материи вселенной, и происходит это по той простой причине, что самые сладостные физические ощущения возможны лишь на этом этапе уплотнения [вселенской материи — перев.]. Наряду с искоренением этих и многих других чувств, требующих своего удовлетворения — а в их число входят не только те чувства, которые у нас принято называть "порочными", но также и все те, что обычно считаются вполне "невинными", но при этом обладают одним существенным изъяном: они усиливают процесс услаждения плоти, и ориентиром здесь должно служить следующее: отказ от самых безвредных для окружающих и наименее “грубых” следует в каждом отдельном случае оставлять напоследок — должно осуществляться нравственное очищение.

При этом, однако, не следует полагать, будто "умерщвление плоти" в обычном его понимании может в большинстве случаев так уж сильно способствовать процессу "утончения" [человеческой конституции — перев.]. На этом споткнулось немало восточных эзотерических школ, учения которых в результате этого вырождались, превращаясь в самые нелепые предрассудки. И западные монахи, и восточные йоги, полагающие, будто смогут достичь вершин всемогущества, лишь созерцая собственный пупок или стоя на одной ноге, используют практики, преследующие лишь одну задачу: укрепление силы воли, а оная может порой применяться и в самых гнусных целях. И первые, и вторые могут служить лишь примерами однобокого и неполноценного развития. Какой смысл поститься, если вы всё равно испытываете потребность в еде? И только прекращение всякого желания принимать пищу — при условии, если оно совершенно безвредно для здоровья — служит верным указателем того, что человек может принимать пищу во всё меньших объёмах, пока не сведёт их к крайнему пределу, необходимому для поддержания жизни. В конце концов он достигнет такого состояния, при котором потребной ему окажется одна лишь вода.

Не принесёт большой пользы на пути к обретению долголетия и отказ от аморальных поступков, коли в сердце своём человек всё равно тянется к ним. Это же касается и всех иных внутренних побуждений, ищущих своего удовлетворения. Главное — это избавиться от внутренней тяги, а без этого любое притворство есть лишь чистое лицемерие и никчёмное рабство.

Точно так же необходимо поступать и в деле нравственного очищения сердца. Первыми должны уйти самые "подлые" наклонности — затем все остальные. Сначала алчность, затем страх, потом зависть, суетная гордыня, душевная чёрствость, ненависть, а под конец — поочерёдно честолюбие и любопытство. Одновременно с этим должно происходить и укрепление более тонких — так называемых "духовных" — составляющих человека. Необходимо упражнять и поощрять в себе умение медитировать, то есть логически рассуждать, мысленно двигаясь от известного к неизвестному. Медитация — это невыразимо острая жажда внутреннего Человека "вырваться [из своего тесного узилища, физического тела — перев.] и соединиться с бесконечным", и в стародавние времена именно под нею и понималось поклонение Божеству, а сегодня это понятие уже не имеет синонима ни в одном из европейских языков, ибо ничего подобного на Западе больше не существует: само понятие "поклонение" оказалось настолько опошлено, что стало обозначать нечто притворно-фальшивое — молитву, славословие и покаяние. Проходя через все этапы обучения, ты должен сохранять в себе равновесие сознания — убеждённость в том, что всё в Космосе не может не быть устроено правильно, а значит, так же устроен и ты, его частица. Течение жизни необходимо по возможности замедлять, а не ускорять. Обратное, хоть и может принести пользу другим — и, возможно, даже самому тебе в иных сферах — лишь ускорит ход твоего распада в этой. . .

Письмо № 31[66]

Получено в Лондоне 26 марта 1881 г.[67]

Строки эти посылает Вам друг Ваш из самых глубин никому не ведомой долины, раскинувшейся среди крутых утёсов и ледников Тиричмира[68] — и в горную долину эту ещё ни разу не ступала нога европейца с тех самых пор, как из лона матушки-Земли была исторгнута на белый свет сама эта мать-гора. Здесь К.Х. и получил Ваши "заверения в любви и преданности", и здесь же он намеревается провести свой "летний отпуск". На письмо, посланное "из чертогов вечных снегов и чистоты", пришёл ответ "из чертогов порока"!. . .

Странно, n'est-ce pas?[69] Хотелось бы мне или, вернее, смог ли бы я присоединиться к Вам в этих "чертогах"? Нет, хотя в разное время мне несколько раз пришлось побывать кое-где во внешнем мире — правда, не в "астральной" или какой-либо иной осязаемой форме, а просто в своих мыслях. Не верите? Ну-ну, Вы же знаете, что в общении с Вами я действую в строгих рамках дозволенного, а посему Вам следует просто запастись терпением.

Будущая книга Ваша[70] — это маленькая жемчужинка, и, пусть маленькая и совсем крохотная, она однажды вознесётся Эверестом над вашими холмами в Симле. Из всех работ такого рода она окажется единственной в глухих дебрях спиритуалистической литературы, которой суждено стать Спасителем, принесённым в жертву за грехи мира спиритуалистов. Для начала они откажутся её признавать — хуже того, они попытаются её очернить, но она всё равно найдёт своих верных двенадцать [апостолов], и семя, брошенное Вашей рукой в почву пустых спекуляций, не произрастёт тернием. Это может быть твёрдо обещано.

Но нередко Вы бываете чересчур осторожны. Уж слишком часто напоминаете Вы читателю о своём незнании предмета и, преподнося ему существо дела лишь как некую скромную теорию, — хотя всем сердцем знаете и чувствуете, что всё это не что иное, как аксиома, первоистина, — Вы не столько помогаете ему разобраться во всём, сколько заводите его в тупик и тем самым. . . сеете в душе его сомнения. Но ведь книга Ваша — это небольшой, но вдохновенный аналитический труд, и в качестве попытки исследования тех феноменов, свидетелем которых Вы были лично, книга Ваша принесёт гораздо больше пользы, чем труд м-ра Уоллеса.[71] Именно из таких источников и должно понуждать спиритуалистов утолять свою жажду феноменов и мистических знаний вместо того, чтобы предоставлять им питаться тем потоком идиотических рассуждений, которые они находят для себя во всех этих "Знамёнах Света"[72] и проч.

Мир — я имею в виду мир существования взятых по отдельности индивидов — полон тех скрытых смыслов и глубоких значений, которые лежат в основе всех явлений во вселенной, и одни только оккультные науки — то есть рассудок, поднявшийся на высоту сверхчувственной Мудрости — и способны предложить тот ключ, что откроет все эти смыслы пытливому уму.

Поверьте мне, в жизни всякого Адепта наступает минута, которая тысячекратно вознаграждает его за все тяготы, что претерпел он на своём пути. Для обретения новых знаний ему больше не нужно кропотливо, потихоньку исследовать и сопоставлять различные объекты, ибо отныне ему даётся особый дар: теперь он может мгновенно проникать в скрытую суть любой первоистины. Адепт давно миновал тот этап в развитии философии, когда утверждалось, что все фундаментальные истины родились из некоего слепого импульса — такова философия ваших сенсуалистов и позитивистов. Он оставил далеко позади себя и другой класс мыслителей — интеллектуалистов или скептиков, полагавших, будто фундаментальные истины выводятся при помощи одного лишь рассудка и единственными порождающими их причинами являемся мы сами.[73] Теперь Адепт видит, чувствует и живёт в самом первоисточнике всех фундаментальных истин — во всемирной духовной эссенции Природы, в Шиве, Творце, Разрушителе и Обновителе Мира.

Если сегодняшние спиритуалисты затрепали понятие "дух", то индусы опошлили понятие "Природа" своими антропоморфическими представлениями о ней. Одна лишь Природа способна воплотить в себе Дух — бесконечный предмет для созерцания. "Погружённый в состояние абсолютной бессознательности, ничего не ведающий ни о каком физическом "Я", пребывающий в самых глубинах истинного Бытия, которое есть и не бытие вовсе, но вечная мировая Жизнь". . . Вся форма его столь же недвижна и белоснежна, как и вечно заснеженные вершины Кайласа, на котором он восседает, пребывая превыше забот, превыше скорбей, превыше греха и мирских сует, нищенствующий мудрец, целитель, царь царей, йог йогов" — таков идеальный Шива, предстающий перед нами в "Йога-шастре", этой вершине духовной Мудрости. . . О вы, все эти Максы Мюллеры и Монье Вильямсы,[74] что же сотворили вы с нашей Философией!

Но едва ли можно ждать от Вас слов восхищения приведённым выше phanerosis[75] наших учений, да и вряд ли Вы понимаете его смысл. Простите меня, я очень редко пишу письма, и, когда обстоятельства принуждают меня к этому, я обычно следую течению собственных мыслей и не придерживаюсь строгих рамок обсуждаемого предмета.

Более четверти века трудился я день и ночь, чтобы сохранить своё место в рядах этой незримой, но никогда не сидящей без дела армии, которая все труды свои направляет для подготовки к делу, которое принесёт не награду, но сознание того, что мы выполняем свой долг перед человечеством. Встретив Вас на своём пути, я попытался было — нет, не пугайтесь, — не призвать Вас в эту армию, ибо это было бы невозможно, но просто привлечь Ваше внимание, возбудить в Вас если и не более высокие чувства, то хотя бы любопытство к единой и единственной истине. Вы доказали свою верность и преданность, сделав всё, что было в Ваших силах. Если бы в результате Ваших усилий Вы смогли обучить мир хотя бы одной-единственной букве из азбуки Истины — той Истины, что когда-то заполняла собой весь мир, — то награда Ваша не заставила бы себя ждать.

А что Вы думаете о тех "мистиках", с которыми встретились в Париже и Лондоне?..

Ваш,

К.Х.

P.S. — Горемычная наша "Старушка" совсем плоха. Печень, почки, голова, мозг, ноги — каждый орган, каждый член её тела бунтует против неё и всеми руками своими противится её усилиям закрыть на них глаза. Кому-то из нас придётся взяться за её "починку", как говорит наш почтенный м-р Олкотт, иначе всё это выйдет ей боком.

следующее письмо № 9         предыдущее письмо № 107

Письмо № 32[76]

Я сожалею о том, что произошло, однако всего этого и следовало ожидать. М-р Хьюм сам разворошил осиное гнездо, и пенять ему теперь не на кого. Если мысли мои, которыми я откровенно поделился с Вами, ничуть не изменили Вашей позиции, то я твёрдо решил, что не буду более пытаться влиять на вас, а посему не стану даже смотреть в Вашу сторону, чтобы узнать, как обстоят дела у Вас, мой друг. Если Вам ещё окончательно не опротивели и наша система, и наши порядки — одним словом, если Вы всё ещё желаете продолжать переписку и учиться у нас, то нужно что-то сделать, чтобы остановить этого безответственного "благодетеля".[77] Она[78] хотела было написать Хьюму письмо, причём собиралась написать его в выражениях даже более жёстких, чем написала Вам,[79] но я помешал этому. Я не могу насильно заставить её пересылать мне его письма, а ему — мои. Доверять Ферну я более не могу, а элементарное чувство справедливости едва ли позволит нам принести Д.К. в жертву человеку, который начисто лишён чувства признательности за любую оказанную услугу, кроме его собственных — и как нам теперь быть со всем этим?

Теперь, когда мы вступили в сношения с внешним миром, у нас нет никакого права лишать его отдельных представителей свободы высказывать личное мнение или закрывать глаза на их критику, какой бы неблагожелательной для нас она ни была, — вот почему Е.П.Б. и было дано прямое указание опубликовать статью м-ра Хьюма. Однако нам хотелось бы, чтобы мир имел возможность взглянуть на этот вопрос с обеих сторон, а поэтому мы также позволили опубликовать и протест, с которым совместно выступили Деб, Субба Роу, Дамодар и ещё несколько чела, — он был опубликован в "Теософисте" под статьёй, в которой он подверг критике и нас самих, и нашу Систему.[80]

Я обрисовал Вам пока лишь в самых общих чертах то, что когда-нибудь позже я постараюсь изложить гораздо более подробно. А Вы тем временем подумайте о трудностях, которых и без того предостаточно на нашем пути, а потому — если Вы искренне питаете ко мне дружеские чувства — давайте бросим попытки освободиться от стягивающих нас оков, которые от этого становятся лишь ещё теснее и тяжелее. Я же со своей стороны охотно готов сунуть голову в петлю, и пусть меня называют запутавшимся в собственных противоречиях невеждой, пусть м-р Хьюм и дальше позволяет себе какие угодно выражения, обрушиваясь на меня в печати, — лишь бы обучение у нас действительно обогатило Вас новыми знаниями, которыми Вы время от времени и дальше делились бы с миром. При этом скажу Вам начистоту: ни с одним европейцем я никогда больше не пойду на такой же риск, какой позволил себе в отношениях с Вами. Как Вы можете убедиться сегодня, сношения с внешним миром могут принести разве что лишь огорчения тем, кто верой и правдой служит нам, и бесчестие — нашему Братству.

Что касается азиатов, то самолюбивые выпады против нас м-ра Хьюма (вызванные моим последним письмом и вытребованным с него обещанием писать мне реже и меньше, чем он это делал до сих пор) едва ли способны возыметь на них хоть какое-то действие. Но что касается европейских читателей, то все эти выпады и критические нападки они могут воспринять как некое разоблачение, как откровение, даже не догадываясь об их подлинном источнике и о тех глубоко личных, самолюбивых чувствах, которыми они вызваны, а нападки эти имеют вполне определённую цель: нанести как можно больший вред именно в том направлении, которое Вы до сих пор даже не брали в расчёт.

Твёрдо решившись не терять столь полезный инструмент (полезный, разумеется, в одном-единственном направлении), Коган в своё время поддался нашим уговорам и дал добро на продолжение моих отношений с м-ром Хьюмом. Я поручился за него, сказав, что он раскаялся — и теперь он совсем другой человек. И вот с какими теперь глазами я покажусь моему Великому Учителю, превратившемуся в посмешище, в предмет ядовитых шуток м-ра Хьюма, который называет его Рамсесом Великим и награждает другими недостойными прозвищами?[81] Впрочем, он и в письмах своих применял выражения, невыносимая грубость которых не позволяет мне повторить их здесь — вся душа моя возмущалась, когда я читал их, эти слова, столь грязные, что, кажется, они оскверняли сам воздух, которого касались, и тогда я спешил отсылать Вам каждое письмо, содержавшее подобные выражения, чтобы только избавиться от этих страниц у себя в доме, полном юных и невинных чела, ибо им не следовало даже слышать подобных слов.

Но и на Вас, мой друг, он в этом смысле оказал влияние, и оно гораздо сильнее, чем Вы об этом думаете или догадываетесь — ведь и Вы легко склонны любую неполноту [изложенного учения — перев.] возводить в "противоречие". Любой новый поворот в том или ином явлении или какой-то необъяснимый аспект того или иного факта, о которых говорится в нашей науке, ещё не повод тут же окрестить их как противоречие и заявлять, как это делает Хьюм в своей статье, что будто бы он всего за одну неделю мог бы обучить тому, что удалось ему вытянуть из нас за полтора года. Ведь те знания, которыми вы теперь располагаете, ещё слишком скудны, чтобы позволить ему судить о том, насколько много мы знаем или не знаем.

Но я слишком задержался на этой вздорной, нефилософской и путаной статье с её нападками на нас самих и на нашу Систему. Однажды мы докажем полную несостоятельность тех возражений, которые м-р Хьюм предпочёл высказать нам. Он может оказаться весьма толковым советником в каком-нибудь муниципалитете, но от нас он такой же оценки едва ли когда-нибудь дождётся. Он обвиняет меня в том, будто я внушаю через него миру "ложные идеи и факты", говорит, что охотнее предпочёл бы держаться от нас подальше — и даже порвать с нами! — но удерживает его от этого лишь желание принести благо миру! Вот, право, наилучший способ угробить все науки, ибо попробуйте найти хоть одну такую, которая не была бы полным-полна "ложных фактов" и безумных теорий. Но только если западные науки вносят в уже существующую путаницу ещё больше несуразицы, наша Наука находит объяснение всем мнимым разноречиям и может обнаружить разумное зерно даже в самых безумных теориях.

Однако если Вам не удастся привести его в чувство, то всему этому скоро будет положен конец — на этот раз бесповоротно. Мне нет нужды заверять Вас в этом письме в искренности моего уважения к Вам и в нашей благодарности за всё сделанное Вами ради Общества — и косвенно для нас двоих.

Что бы ни случилось, я всегда к Вашим услугам. Я готов — подскажите только, как? — сделать всё возможное для Вашего друга, полковника Чесни. Только ради Вас — если кризиса удастся избежать и чёрная туча исчезнет с горизонта — я, насколько смогу, всё ему объясню. Но — не будет ли это слишком поздно?

Верный Ваш

К.Х.

следующее письмо № 52         предыдущее письмо № 34

Приложение № 1 к письму № 32

"Разоблачённая Исида" и "Теософист" о перевоплощении[82]

["Теософист", том III, № 11, август, 1882, сс. 288-289]

В газете "Лайт"[83] (за 8 июля) Ч.К.М. процитировал фразу, взятую из редакционного комментария к статье "Мнимые расхождения" ("Seeming Discrepancies"), опубликованной в "Теософисте" (за июнь 1882 г.).[84] Затем, обратившись к помещённой в том же номере "Теософиста" рецензии на книгу "Путь совершенства" ("The Perfect Way"), он приводит оттуда большую цитату, довольно язвительно замечая при этом, что ссылается на "некое авторитетное учение последнего времени". И наконец после этого приводит длинный отрывок из "Исиды". Эти три цитаты и собственные комментарии нашего друга выглядят следующим образом:

". . . никогда не существовало, да и не могло существовать, никаких коренных расхождений между учением, изложенным в "Исиде", и тем, что было сообщено за последнее время, так как всё это исходит из одного и того же источника — от Братьев-Адептов" (редакционный комментарий к "Мнимым расхождениям")

Обратив внимание читателей на приведённое выше утверждение, Ч.К.М. затем пытается продемонстрировать — как он полагает — его ошибочность:

"Прежде всего, перевоплощение — с учётом существования иных миров, кроме нашего, — представляет собой весьма обыденное и регулярно повторяющееся явление Природы. Однако перевоплощение, происходящее в следующем, более высоком объективном мире, — это одно, а перевоплощение на нашей земле — совсем другое. Но даже оно, повторяясь снова и снова, пока не будет достигнуто наивысшее состояние человечества, какое сегодня мы можем только представить себе на нашей земле, на этом заканчивается — здесь-то и лежит ключ к разгадке тайны. . . Но вот, представим себе, в ходе последовательных перевоплощений человек достигает такого высокого уровня совершенства, какое только может позволить состояние нынешнего рода человеческого, и вот тогда он в следующий раз перевоплотится уже среди самой первой поросли следующего, более высокого мира — там, где даже самая ранняя поросль по своему уровню уже превосходит наивысший уровень совершенства, возможный здесь. Самая ужасная ошибка у современных реинкарнационистов состоит в том, что они полагают, будто на нашей земле возможно возвращение к низшим телесным формам" —  то есть что человек может снова и снова перевоплощаться не в качестве человека, как это самым ясным и недвусмысленным образом изложено в виде истины в вышеприведённых цитатах" (рецензия на книгу "Путь совершенства" в журнале "Теософист").

А вот фрагмент из "Исиды":

"А теперь мы хотим привести здесь несколько фрагментов из этого таинственного учения о перевоплощении — учения, отличающегося от доктрины метемпсихоза, — их мы получили от одного заслуживающего доверия источника. Перевоплощение, или реинкарнация, то есть появление одного и того же индивида — а вернее, его астральной монады — дважды на одной и то же планете не является правилом в природе и представляет собой такое же исключение из правила, как и рождение ребёнка с двумя головами — явление, хорошо известное в тератологии. Ему должно предшествовать какое-то нарушение законов гармонии в природе и происходит лишь в тех случаях, когда природа, пытаясь восстановить нарушенное равновесие, насильно вбрасывает ещё раз в сферу земной жизни ту астральную монаду, которая до этого была уже выброшена из круга неизбежности в силу какого-то преступления или несчастного случая. Так, например, изначальный план природы, по которому она намеревалась произвести на свет какое-то совершенное человеческое существо, может оказаться нарушенным в тех случаях, когда женщина совершает аборт; когда ребёнок умирает, не достигнув некоего установленного возраста; или когда рождается ребёнок, страдающий врождённой и неизлечимой идиотией. Таким образом, если грубая материя каждой из сущностей этого ряда обречена на посмертное рассеяние по всему пространству бытия, то бессмертный дух и астральная монада индивида (последняя должна оживлять телесную оболочку, а первый — проливать свой божественный свет на телесный организм) должны предпринять ещё одну попытку довести до конца намерение творящего разума.

В том случае, если (у родившегося индивида — перев.) успешно формируется активный и способный к различению идей и предметов ум, перевоплощения на этой земле больше не происходит,[85] поскольку в этом случае удаётся полное соединение всех трёх частей триединого человека, и он полностью готов к следующему забегу. Когда же это новое существо не может выйти за пределы состояния монады или когда (как это бывает в случаях врождённой идиотии) не возникает этого полного триединства, то озаряющая это существо бессмертная искра вынуждена вновь вступить на земной план бытия, поскольку предыдущая его попытка не увенчалась успехом. . . Однако то же самое оккультное учение указывает на ещё одну возможность — правда, указания об этом встречаются столь редко и носят столь туманный характер, что и упоминать-то о них, пожалуй, не стоит. И, хотя эта идея широко распространена в странах Востока, её отвергают даже современные западные оккультисты".

Речь здесь идёт о возможном иногда возвращении крайне порочных человеческих духов, оказавшихся в восьмой сфере, — нам нет нужды приводить здесь всю цитату целиком. Таким образом, за исключением этой крайне редко случающейся и довольно сомнительной возможности, в "Исиде" — а я цитировал том I, сс. 351-352[86] — допускаются лишь три случая — аборт, смерть в самом раннем возрасте и идиотия, — в которых возможно перевоплощение на нашей земле.

Долгие годы занимаясь исследованием всего таинственного, я уже достаточно научен горьким опытом, а потому я чаще всего склонен винить скорее собственную глупость, чем превращать "мнимые расхождения" в предмет для издёвок. Но, в конце-то концов, два плюс три не есть четыре, а чёрное не есть белое, и когда ясно и определённо говорят "да" — это не может означать "нет". Если я и горю желанием чему-то научиться вообще, то это прежде всего установить истину в этом самом вопросе — в проблеме перевоплощения. Надеюсь от меня не ждут того, чтобы я, послушный член Теософского общества, стал подробно сопоставлять точку зрения, изложенную в "Исиде", с той позицией, которую занимает авторитетный автор рецензии к "Пути совершенства". Утешает меня лишь надежда на то, что просвещённый автор "Исиды" не может совершенно не помнить учения по этому вопросу, которое она там изложила. А значит, мысли, изложенные автором рецензии, явно не были продиктованы ею. Если я могу предположить, что за её спиной стоит сам Кут Хуми, то, следовательно, злые языки ошибаются, и Кут Хуми со всей очевидностью не является лишь ещё одним псевдонимом мадам Блаватской".

Ч.К.М.

[Редакционный комментарий][87]

Надеемся, это не так — в первую очередь, заботясь о благе самого же Кут Хуми. Одна только мысль о подобной чести преисполнила бы мадам Б. непомерным самомнением и гордыней. Как же всё-таки верно сказал французский классик: La critique est aisée, mais l'art est difficile[88] — хотя в данном случае нам больше хотелось бы, поникнув головой, горько воскликнуть: Et tu Brute![89] — чем обращаться к старым трюизмам. Вот только усмотреть (даже) "мнимое расхождение" между обоими фрагментами мог бы, пожалуй, лишь человек, ничего не знающий об оккультном учении, и это, честное слово, так и останется загадкой для всякого восточного оккультиста, который прочитает приведённые выше строки и сам принадлежит к той же школе, что и автор рецензии к "Пути совершенства". И, тем не менее, именно этот последний и выбран в качестве орудия, чтобы посильнее ударить нас по голове.

Достаточно прочитать выпуск № 1 "Фрагментов оккультной истины" и подумать о семеричной конституции человека, в которую оккультисты разворачивают троичную человеческую сущность, чтобы понять, что "астральная" монада не есть "духовная" монада и наоборот. Отсутствие какого бы то ни было расхождения между двумя вышеприведёнными утверждениями можно легко доказать, и мы надеемся, это и будет сделано нашим другом, "автором рецензии". Самое большее, что можно сказать об отрывке, приведённом из "Исиды", это то, что мысль в нём изложена неполно, запутанно и нечётко — возможно, даже неуклюже, как и многие другие места в этой книге, являющейся первым литературным произведением иностранки, которая ещё и сегодня не может похвалиться хорошим знанием английского языка. А поэтому в свете того, что было сказано чрезвычайно глубоко разбирающимся в этих вопросах, превосходным автором рецензии к "Пути совершенства", мы ещё раз повторяем: "Перевоплощение, или реинкарнация, то есть появление одного и того же индивида — а вернее, его астральной монады [или личности, как выражаются современные реинкарнационисты] — дважды на одной и то же планете не является правилом в природе" и "представляет собой исключение из правила".

Попробуем ещё раз объяснить, что мы имеем в виду. Автор рецензии говорит о "духовной индивидуальности", то есть о так называемой бессмертной монаде, — иначе говоря, о седьмом и шестом принципах, упоминаемых во "Фрагментах". В "Исиде" же мы говорим о личности, то есть о смертной астральной монаде — о соединении тончайших невесомых элементов, образуемых пятым и четвёртым принципами. Первая представляет собой эманацию единого абсолюта, а потому она нетленна. Вторая же является сочетанием элементов, а потому конечна и обречена на более-менее быстрое разрушение — исключение в ней составляют лишь наиболее одухотворённые составляющие пятого принципа (манаса, то есть ума), которые усваиваются шестым принципом в тот момент, когда этот шестой принцип переходит вслед за седьмым в состояние "вызревания", чтобы затем либо возродиться, либо не возродиться — в зависимости от каждого конкретного случая — в арупа-локе (то есть в мире, не имеющем форм). Указанные семь принципов, образующие, так сказать, одну триаду и одну четверицу (или, как некоторые говорят, "сложное триединство"), подразделяются далее на одну триаду и две двоицы. Более наглядно это можно представить себе в виде групп принципов, описанных на следующей схеме:

А теперь мы хотели бы задать вопрос: где здесь "расхождение" или противоречие? Вне зависимости от того, был ли человек добрым, дурным, или ни тем, ни другим, Группа II должна либо превратиться в "оболочку", либо подвергнуться однократному или многократному перевоплощению в "исключительных обстоятельствах". В нашем оккультном учении существует огромная разница между безличной индивидуальностью и индивидуальной личностью. Ч.К.М. никогда больше не перевоплотится, и в следующем своём рождении он будет уже являться не Ч.К.М., а каким-то совершенно новым человеком, который родится из мыслей и поступков Ч.К.М.: он будет собственным своим творением, родным детищем и плодом его нынешней жизни — следствием тех причин, которые он сам сегодня формирует. Можем ли мы, следовательно, утверждать вместе со спиритистами, что Ч.К.М., всем нам хорошо известный человек, родится вновь? Нет, но мы можем говорить о том, что до конца Великого Цикла его божественная монада успеет ещё тысячи раз облачиться в формы самых разных людей, каждый из которых будет представлять собой новую личность. Как могучее дерево каждой весной облачает себя в свежую листву лишь затем, чтобы увидеть, как она вянет и умирает осенью, так и вечная монада переживает целый ряд малых циклов, оставаясь всегда самой собой, но при этом каждый раз переодеваясь и надевая на себя новое платье при каждом новом рождении. Почка, не раскрывшаяся в этом году, распустится в следующем, но лист, достигший своей зрелости и умерший естественной смертью, больше никогда не родится повторно на том же самом дереве. Во время нашей работы над "Исидой", мы не получили разрешения входить в подробности вопроса, а отсюда и все эти окутанные туманом общие слова. Сегодня мы такое разрешение получили — и вот мы исполняем это поручение.

Так что, похоже, в конечном счёте может оказаться, что "два плюс три" "равняются именно четырём", если "тройка" окажется неверным числом для этого расчёта. Да и, как мы слышали, бывают случаи, когда то, что всеми некогда считалось и отвергалось как нечто очень "чёрное", ошеломляюще "чёрное", вдруг становилось "белым" — стоило лишь позволить осветить его дополнительным лучом света. Что ж, возможно и придёт день, когда даже оккультисты, сегодня наталкивающиеся на глубокое непонимание, окажутся освещённые таким же светом. Vaut mieux tard que jamais![90]

А мы тем временем подождём — может быть, Ч.К.М. пожелает поискать в нашем нынешнем ответе новых цитат — для газеты "Лайт".

Приложение № 2 к письму № 32

"Ч.К.М." и "Разоблачённая Исида"

["Теософист", сентябрь, 1882 г., сс. 324-326]

[Ниже мы публикуем письмо от "H.Х.", и публикуем его, испытывая чувство решительного внутреннего протеста. Непосредственно за этим письмом следует ещё один материал за подписью нескольких чела — все они проходят систематическое обучение у наших Учителей, — который покажет читателю, что далеко не мы одни испытываем острую боль в связи с той недостойной и безосновательной критикой, которую мы с полным правом можем расценить как крайне однобокое выражение всего лишь частного мнения.

Когда европеец судит об азиатах, исходя из собственных западных норм и критериев, то это не всегда бывает справедливо и честно, но насколько же более несправедливым всё становится, когда европеец прилагает эту свою мерку к такому исключительному классу людей, даже судить о которых — в силу их общепризнанной учёности, тех удивительных способностей, которыми они обладают, и особенно благодаря несказанной чистоте их образа жизни — не позволяют себе их же собственные соплеменники: миллионы и миллионы азиатов, к какому бы народу, религии и касте они ни принадлежали.

Наш корреспондент уж должен знать наверное то, что известно любому ребёнку в Индии: они — те, кого бесчисленные народы Востока именуют Махатмами, "великими душами", и перед кем склоняются в благоговейном поклоне, — неподвластны ни тираническим законам касты, ни какому-либо диктату со стороны общественных или религиозных законов. Даже в глазах отъявленных религиозных фанатиков образ их исполнен такой высочайшей святости, что на протяжении долгих столетий они сами стали считаться законом внутри закона, и любой обычный и какой угодно другой закон теряет всякую власть над этими исключительными людьми.

Vox populi, vox Dei[91] — эта старая пословица не зря говорит о том, что людская интуиция редко ошибается, мешая инстинктивно прозревать великие истины. А с другой стороны мы, право, не видим ни малейшей причины, почему доселе никому не ведомое и таинственнейшее Братство — горстка людей, которые всеми силами стремились избегать контактов с внешним миром, которые никогда и никому не навязывались и даже не вызывались первыми познакомить кого-либо (и уж тем более европейцев!) со своими учениями — почему, спрашиваем мы, их должно столь бесцеремонно выволакивать на глаза равнодушнейшей публики (которая не только не проявляет к ним ни малейшего интереса, но даже в основном и не верит в их существование) ради того лишь, чтобы сначала оказаться выставленными в ложном свете (ложность проистекает из гигантской неполноты сведений о них), а затем быть изрубленными на мелкие кусочки каким-то разочаровавшимся учеником якобы в интересах узкой группки людей, даже не являющихся мирскими чела!

Но коль скоро наши Учители сами пожелали того, чтобы упомянутый критический взгляд был предложен ареопагу публики, мнением которой они дорожат, впрочем, ничуть не больше, чем великая Пирамида заботится о жгучих ветрах пустыни, овевающих её седую вершину, — то мы обязаны подчиниться их воле. При этом, однако, мы должны откровенно признаться, что, не получи мы ясных указаний об этом от наших великих Братьев, то сами мы никогда не согласились бы опубликовать столь — мягко говоря — недостойный документ. Впрочем, он может сослужить и одну добрую службу — он, на наш взгляд, позволит дать ответ на вопрос об истинной причине того, почему наши Братья столь неохотно оказывают милость даже самым интеллектуально одарённым из числа европейских "кандидатов" в мистики. — Ред.[92]]

———————

РЕДАКТОРУ ЖУРНАЛА "ТЕОСОФИСТ"

Милостивая государыня!

Не могу сказать, чтобы те комментарии, что были помещены на странице 288 последнего номера "Теософиста", дабы объяснить трудности нашего друга "Ч.К.М.", показались мне вполне удовлетворительными и достаточными — по крайней мере, на мой взгляд, взгляд непосвящённого.

Прежде всего, к глубокому моему сожалению, до сих пор так и не сказано напрямую, что "Разоблачённая Исида" — так полагают все, кроме Адептов и чела — изобилует фактическими ошибками. От страницы к странице написанное в ней заключает, да и и не может не заключать в себе, то, что, с точки зрения обычного читателя, является глубоко ошибочными представлениями. Ни один человек из числа непосвящённых не может, прочитав любой отдельный фрагмент этой работы, связанный с оккультными тайнами, и пытаясь осмыслить его, как это привык он делать с любой другой обычной книгой, извлечь для себя какой-то определённый верный смысл.

Всё дело в том, что "Исида" так и не предстала (да никогда и не предстанет) во всей своей наготе перед взором постороннего. Лишь жалкая пара прорезей[93] — вот и всё, что было сделано в скрывающем её пологе, но даже и через них разглядеть очертания Богини сможет лишь тот, кто знает, как смотреть.

Книга эта, уже по самому характеру своему, оказалась глубоко разрушительной, и задача восстановления никогда всерьёз не входила в её планы — она и занимается лишь расчисткой пространства для него. Задача её — как бы расчистить площадку для будущих строительных работ.

А поэтому и всё, что касается в ней оккультных тайн, было намеренно написано таким образом, чтобы у посторонних ни за что не сложилось правильных представлений о них, тогда как эти правильные представления поданы достаточно прозрачно, чтобы быть узнанными любым посвящённым.

Но, кроме того, и сам текст — большей частью написанный Адептами, не вполне владеющими английским языком, — должен был перерабатываться, с одной стороны, Вами самой (в то время ещё невеликим знатоком английской словесности), а с другой, — полковником Олкоттом, в те дни вообще не разбиравшимся в вопросах оккультной философии.

Результатом явилось то, что в высказывания, и без того умышленно затемнённые и запутанные для любого непосвящённого, вкрался целый ряд явных ошибок в ходе литературной переработки этих высказываний.

Если я не ошибаюсь в этих своих рассуждениях, то, разумеется, лучше всего было бы сказать об этом раз и навсегда со всей определённостью и положить конец этой становящейся уже, похоже, регулярной потребности примирить противоречия между тем, что сказано на страницах "Исиды", и тем, что говорится в статьях, публикуемых в "Теософисте".

А во-вторых, как мне представляется, должно быть ясное понимание следующего: всё, что мы, мирские ученики, пишем на тему оккультной философии, не может восприниматься как нечто исчерпывающее и несомненно верное вплоть до последней буквы в каждом конкретном случае. Мы проходим известное обучение, и частицы полученных знаний мы воспроизводим при каждом удобном случае.

Да, разумеется, наши статьи не остаются без внимания, и самые вопиющие ошибки, если таковые случаются в них, подлежат исправлению, но не следует делать вид, будто такие статьи, как "Фрагменты" или рецензия на книгу "Путь совершенства", могут считаться авторитетными от начала и до конца — в главных своих чертах они, конечно, верны и не могут быть никакими иными, ибо в противном случае их никогда не выпустили бы в печать, но при всём при том они не могут похвалиться никакой "боговдохновенностью", и, хотя волей-неволей они так и будут оставаться всегда несовершенными (ибо возможно ли изложить подобные вопросы с необходимой полнотой на паре страниц?), им зачастую не будет хватать полной точности даже в тех узких вопросах, которым они посвящены.

Возможно, когда-нибудь позже и будет более-менее исчерпывающе и полно обрисован общий эскиз всей системы, но пока что единственной задачей всех этих фрагментарных статей остаётся лишь ознакомление читателя с самыми общими очертаниями каких-то наиболее важных элементов учения. Мы и не делаем вид, будто предлагаем читателю яркие картинки и тем более фотографии — мы даём ему лишь самые грубые наброски.

Если "Ч.К.М." действительно хочет понять, почему ни он, ни кто-либо иной, кто, как и он сам, искренне жаждет познать истину целиком, не может получить её totus teres atque rotundus,[94] то ответ ему будет такой: те, кто, как считается, по-настоящему знает, и кто, вполне возможно, хранит все ключи к этим знаниям, заявляют, что время сообщать миру нечто большее, чем не связанные между собой осколки этой истины, ещё не пришло.

Как самому "Ч.К.М.", так и другим достойным нашим собратьям, незнакомым с Востоком, будет полезно запомнить следующее: в умственном отношении Адепты (от которых и зависит решение, в больших или малых порциях следует выдавать нам те знания, которые они действительно нам дают — охотно ли или нехотя, скупо или щедро) во многом резко отличаются от нас самих. Я, к примеру, искренне полагаю, что они совершают очевидный грех, когда, зная всё то, что знают, они не сообщают миру все эти знания, которыми обладают, дабы переданные знания не дошли до людей, вероятно, недостойных того, чтобы пользоваться оккультными способностями. Я придерживаюсь той точки зрения, что любой человек — будь он Адептом или кем угодно ещё — является просто временным доверительным хранителем тех знаний, которые он обязан передать своим собратьям по человечеству. Часть доверенных ему знаний он может приберечь для особо проверенных и испытанных учеников — это касается таких знаний, которые наделяют их аномальными способностями и ставят выше других людей, — но всё остальное они просто обязаны отдать.

Однако они отмахиваются от любых идей такого рода, полагая, что знания, которыми обладают, являются их исключительной собственностью, и только им одним принадлежит право решать, передавать их другим или нет, да и эту передачу, которая, на мой взгляд, является просто долгом, они рассматривают как величайшее из благодеяний, которого ещё надо заслужить.

Опять же, даже когда они и расположены обучать, то их представления об этом процессе отличаются toto coelo[95] от наших. Если бы мы захотели кого-то чему-то обучать, то должны были бы делать это, следуя шаг за шагом, и каждую область разъяснять с совершеннейшей точностью. Они же, наоборот, как будто и думать не думают о предельной точности. Кажется, всё, к чему они стремятся, — это лишь передать самое общее представление о неком эскизном наброске. Им как будто и вовсе не хочется того, чтобы кто-либо, не связанный с ними обязательствами, превращающими человека практически в их раба, глубоко изучил хотя бы их философию. Сегодня их вполне устраивает, чтобы распространение получило лишь самое общее представление об их взглядах — они в таком случае могли бы снисходительно осчастливливать нас ничтожными крупинками разноречивых сведений, вполне, впрочем, достаточных для того, что мы были в состоянии время от времени производить на свет жалкие наброски их взглядов по тому или иному вопросу. Но, право слово, я мог бы всего за одну неделю обучить среднего ума человека тому, что удалось нам общими усилиями вытянуть из них за полтора года.[96]

С моей точки зрения — и, полагаю, можно смело заявить — с точки зрения любого просвещённого европейца, в мире не найдётся ничего более неразумного и неубедительного, чем та позиция, которую они занимают по определённым вопросам. С восточной же точки зрения, эта позиция — вызывающая во мне столь великое отвращение, что я не раз бывал на грани полного разрыва с ними всяких отношений — так вот с восточной точки зрения эта позиция воспринимается совершенно иначе, поскольку многим моим друзьям из числа туземцев она, судя по всему, представляется не только естественной и вполне ожидаемой, но и действительно разумной и правильной.

Теософам-европейцам следует иметь в виду эту их особенность, равно как и то, что доказывать братству что-либо — всё равно что спорить с кирпичной стеной, поскольку они, когда не могут найти подходящих аргументов для ответа,[97]преспокойно заявляют вам, что действующие у них правила не позволяют им говорить то-то и то-то.

Мне лично этот диалог с Братьями представляется самым безнадёжным предприятием — можно уважать их всех за те огромные познания в некоторых областях, которыми они обладают, а также за тот исключительно чистый и подвижнический образ жизни, который они вели и продолжают вести. Их можно даже любить всей душой — если не всех, то, по крайней мере, некоторых из них — за их добросердечие и благожелательность, но их система и их традиции прямо противоположны нашим представлениям о "правильном" и "неправильном", и я далеко не уверен в том, что нам, вообще, когда-нибудь удастся получить хоть какую-то пользу от их учений, соизмеримую с теми затратами времени и сил, которые влечёт за собой общение с ними. В то же самое время никогда не следует забывать, что они, и только они, являются обладателями наивысших знаний; что они не принимают никаких доводов и их невозможно ни в чём убедить; что они — по нашим европейским понятиям — не являют собой ни воплощённую справедливость, ни великодушие; что им не хватает доброй дюжины черт для того, чтобы соответствовать европейскому идеалу людей столь высокой учёности и чистоты личной жизни — однако, при всём при этом, именно они, они одни, хранят у себя тайны мира незримого, и вы должны либо принимать их такими, как они есть, в надежде, что, выполняя порученную ими работу, вы, возможно, принесёте какую-то слабую пользу другим, либо вы должны порвать с ними целиком и полностью и все свои силы направить на службу вашим собратьям по человечеству — пусть, вероятно, и в каких-то более скромных, но, определённо, более перспективных сферах деятельности.

Не подлежит никакому сомнению, что Братья пребывают в искреннем убеждении: как бы они ни вели себя, что бы ни делали и что бы ни говорили, они всегда правы. Верно также и то, что ни один обычный образованный европеец никогда не договорится с ними ни по одному пункту. Но ведь они, несомненно, обладают такими знаниями, которые напрочь скрыты от нас, и, если знания эти откроются нам, то не исключено, что целиком изменятся и наши представления о Братьях, и, может статься, правыми окажутся именно они — каким бы невероятным подобный оборот событий ни казался сегодня, — а мы, возможно, глубоко ошибаемся.[98] Но сегодня, пока мы ещё не обладаем этими знаниями (и даже нет ни малейшей надежды их когда-либо обрести), ни один европеец не может взглянуть на них под таким углом зрения (а азиаты смотрят на эти знания так же, как Братья), а поэтому Ч.К.М. и другие теософы-британцы должны приготовиться к тому, что в связи с высказываниями и поступками Братьев им предстоит постоянно сталкиваться с такими вещами, которые, на их [британцев — перев.] взгляд, будут совершенно несовместимы с тем, какими Адепты на самом деле должны быть, — вернее с их представлениями о том, какими они должны быть. Мы должны иметь дело с особым человеческим складом: с людьми почти исключительно восточными; людьми чрезвычайно учёными в некоторых вопросах — настолько, что они просто не укладываются в привычные рамки представлений об учёности у большинства жителей западных стран; людьми, ведущими самый безупречный образ жизни и крайне ревниво охраняющими сокровищницы своих знаний; людьми, воспитанными и закостеневшими в системе взглядов, которая годится разве лишь для восточного ума, и при этом тот поток мысли, который наполняет их изнутри, течёт в русле, диаметрально противоположном тому, в котором движется мысль у самых светлых и ярких умов современного Запада. Их цели, их задачи, их образ мысли, их modi operandi,[99] и даже эталоны верного и неверного, правильного и неправильного, которые лежат в основе многих обсуждаемых ими вопросов, резко отличаются от наших, и чем скорее европейские теософы поймут всё это и сообразуют с этим свои ожидания и требования, тем будет лучше для всех.

Используя ставшую ныне уже традиционную формулу м-ра Глэдстона, мы можем сказать, что перед нами открываются три возможных пути.

1. Принимать Братьев такими, как они есть, — брать от них всё самое лучшее, с благодарностью принимая те жалкие крохи, что падают со столов наших Учителей, но раз и навсегда признав, что на сегодняшний день нет никакой возможности предложить такое объяснение их действий и системы, которое представлялось бы вполне удовлетворительным нашему европейскому (и, как, вероятно, они сказали бы, увечному и растленному) уму.

2. Поставить окончательный крест и на самих Братьях, и на скупо обрисованных ими призраках наивысших тайных познаний, но продолжить при этом работу в указанном ими русле, стремясь к всеобщему объединению узами братской любви, взаимотерпимости и уважения друг к другу.

3. Отказаться от всякой с ними связи вообще как от не обещающей никаких перспектив получения практических результатов, соизмеримых с затратами того времени и той энергии, которые потребуются от всякого, кто намеревается быть кем-то больше, чем просто номинальным членом Общества.

Я — во всяком случае, в рамках предложенных здесь вариантов — предпочёл бы выбрать первый путь. Но при этом я решительно полагаю, что каждый теософ должен отчётливо понимать: с точки зрения логики, предложенные три варианта — это единственное, что открывается перед ним, и он должен твёрдо выбрать какой-то один из них.

Ну, и в заключение, смею сказать, было бы неплохо объяснить Ч.К.М., почему то, что мы называем личностью, способно появляться повторно в тех случаях, когда мы говорим о врождённой идиотии, а также о смертях детей, не достигших возраста ответственности за собственные поступки. Взяв термин личность (personality) в его буквальном значении как производного от латинского слова persona, что значит "маска",[100] он, возможно, будет рассуждать следующим образом: коль скоро в указанных двух случаях "маска", то есть тело, умирает так же, как и в любом другом случае, то и повторное рождение в этом (как и во всех иных) случае должно сопровождаться появлением новой личности. — Разумеется, всё дело в том, что у нас понятие личность обозначает телесную маску не для двух наивысших двоиц, а лишь для нижней из этих последних двух, которая для самого же человека в большинстве случаев служит "железной маской", закрывающей собою наивысшую [двоицу — перев.].

Вообще, для образования всякой новой личности — в том смысле, какой мы вкладываем в этот термин, — должен возникать какой-то новый материал, который будет примешиваться к старому, и этим новым материалом может быть только Карма, то есть сознательно-ответственные поступки, слова и мысли — а там, где нет никакой ответственности, там не может быть и никакой Кармы, а значит, и никакого нового материала и, стало быть, никакой новой личности, невзирая на повторное рождение. Поэтому-то — опять-таки в нашем понимании этого слова — в рамках эволюции низшего царства и не происходит никакого изменения личности: имеет место лишь [очередное — перев.] её формирование. Так всё и обстоит, пока дело не доходит до уровня человеческой жизни, когда — как следствие множества прожитых жизней в качестве человека-обезьяны, обезьяны-человека и физического человека — возникает уже человек, полностью осознающий ответственность за свои поступки, и отныне уже каждая проживаемая им жизнь сопровождается Кармой. Вплоть до этого момента происходило лишь образование [прежней личности — перев.], но не её переплавка. Начиная же с этого времени — за исключением отдельных редких случаев (два из которых упомянуты выше) — происходит переплавка, а, значит, и изменение личности после каждой прожитой ею жизни, а вместе с этим изменением происходит не просто забывание, но полная утрата всех воспоминаний, поскольку составляющие их переживания растворяются, образуя [физическое — перев.] тело новой личности.

Совершенный же Адепт, как считается, способен предотвращать подобное изменение своей личности и на протяжении тысяч своих рождений в течение миллионов и миллионов лет умеет сохранять свою личность (personality) — а не просто индивидуальность (individuality) — в неизменности. Но это должен быть совершенный Адепт,[101] а таковыми ближайшие к нам учителя-Адепты, по их же собственным словам, являться не могут.[102] Личное бессмертие может аналогичным образом обеспечить для себя и совершенный колдун, но переживаемое им бессмертие — это уже мучительное бессмертие.

Ваш покорный слуга,

H. X.

Протест

Мы, нижеподписавшиеся индусские чела, как уже принятые в ученичество, так и ещё проходящие испытательный срок под руководством гималайских Братьев, их ученики, живущие в Индии и Северном Кашмире, почтительно заявляем о своём праве выступить с протестом, вызванным самим тоном опубликованной выше статьи и содержащейся в ней острой критикой со стороны H. X. — мирского чела. Ни один человек, вызвавшийся поступить в ученичество, не имеет никакого права выступать с открытой критикой и обвинениями против наших Учителей на основе одних лишь собственных непроверенных предположений и выносить свои однобокие суждения по существу вопроса. И мы почтительно утверждаем, что такие шаги особенно недостойны, когда совершаются человеком, который, удостоившись поистине исключительной милости, теперь столь бесцеремонно выставляет их личности на всеобщее обозрение, как он мог бы сделать это, имея дело с любыми другими категориями людей.

Пусть мы и принадлежим к так называемой "низшей" азиатской расе, но мы не можем позволить, чтобы то чувство безграничной преданности, которое питаем к своим Учителям, грубо именовалось европейцами рабским. Западным расам было бы неплохо взять себе на заметку следующее обстоятельство: да, кто-то из числа убогих азиатов действительно достигал невиданных высот познаний в области тайн природы, но происходило это лишь благодаря тому, что они всегда слепо выполняли все повеления своих Учителей и никогда не ставили себя не только выше своих Гуру, но даже и вровень с ними. В результате все они, рано или поздно, были вознаграждены за свою преданность — каждый по его способностям и заслугам — теми, кто за долгие годы самоотверженного труда и преданности своим Гуру смогли и сами стать Адептами.

Мы полагаем, что благословенные наши Учители должны быть лучшими судьями в вопросе о том, как им надлежит передавать свои знания. Большинство из нас видели их собственными глазами и знакомы с ними лично, а двое из нижеподписавшихся живут вместе с почитаемыми нами Махатмами, а потому им хорошо известно, как много сил они тратят на благо и преуспеяние человечества. И если по каким-то своим особым причинам — которые, мы знаем, должны быть вескими и разумными, — наши Гуру воздерживаются от передачи "миру всех тех знаний, которыми они обладают", то это ещё не может служить основанием для "мирских чела", ещё так мало о них знающих, называть это "грехом" и присваивать себе право публично их упрекать и поучать тому, что, как им подсказывает собственное воображение, является их долгом.

А то, что они принадлежат к числу "просвещённых европейских господ", нисколько не меняет сути дела. Более того, наш учёный собрат, который жалуется на то, что получает так мало от наших Учителей, судя по всему, теряет из виду то — для него малозначимое — обстоятельство, что европейцы не меньше, чем туземцы, должны испытывать чувство благодарности даже за эти "крохи знаний", которые они могут получать, ибо это не наши Учители первыми вызвались нас наставлять, а мы сами, жадно стремясь к этому, снова и снова молим их об этом. А поэтому каким бы рассудительным и талантливым — с литературной точки зрения — ни было это письмо H. X., автор его не должен удивляться тому, что, отбрасывая всю его рассудительность, мы, туземцы, остро улавливаем в нём — в первую очередь и главным образом — присутствие надменного духа властолюбия, совершенно чуждого нашей природе, — духа, рвущегося диктовать свои собственные законы даже тем, кто никогда не может оказаться под властью кого бы то ни было. Не менее удручающее впечатление на нас произвело и полное отсутствие в письме, побудившем нас выступить с этим протестом, выражения какой-либо искренней признательности хотя бы за то малое, что для него было, по признанию самого же автора письма, сделано.

В свете вышеизложенных причин мы, нижеподписавшиеся, просим наших собратьев в "Теософисте" предоставить нам возможность выразить свой протест на страницах этого журнала.

ДЭВА МУНИ .·.·.
ПАРАМАХАНСА ШУБ-ТУНГ.·.·.·.
Т. Субба Роу, бакалавр искусств и бакалавр права, член Т.О. .·.·.·.
Дарбхагири Натх, член Т.О.
С. Рамашвамир, бакалавр искусств, член Т.О.
Гуала К. Деб, член Т.О.
Нобин К. Банерджре, член Т.О.
Т.Т. Гурудас, член Т.О.
Бхола Дэва Сарма, член Т.О.
С.Т.К. . .. Чери, член Т.О.
Гаргья Дэва, член Т.О.
Дамодар К. Маваланкар, член Т.О.

Письмо № 33[103]

Получено через M.; показано А.Б.

Я искренне опасаюсь одного: как бы Вас не поставили в тупик те мнимые противоречия, что содержатся в комментариях, которые Вы получили от собрата моего М⸫ и от меня. Знайте, друг мой: да, в нашем мире мы вполне можем отличаться друг от друга своими методами действий, но в том, что касается принципов действий, нас ничто не способно поставить по разные стороны, и самое широкое, самое практическое осуществление идеи Братства человечества ничуть не противоречит Вашей мечте о создании ядра честных учёных изыскателей, пользующихся доброй репутацией, — оно лишь придаст дополнительный вес организации ТО в глазах обычной публики и послужит щитом от злобных и идиотических выпадов со стороны скептиков и материалистов.

Даже среди английских деятелей науки есть люди, уже вполне готовые признать, что наши учения легко согласуются с результатами и ходом их собственных изысканий, и люди эти весьма небезразлично относятся к тому, чтобы исследования их послужили утолению духовных запросов человечества в целом. Задачей Вашей, возможно, и станет действовать именно в этой среде — сеять семена Истины и указывать верный путь. И не забывайте того, о чём напомнил Вам мой собрат: ни один из тех людей, кто хотя бы попытается содействовать работе Общества, пусть даже пользуясь при этом не самыми идеальными и пригодными средствами и методами, не будет забыт, и труд ни одного из них не пропадёт втуне. Вопрос этот более подробно будет разъяснён Вам по мере нашей дальнейшей работы.

А тем временем, приложите все усилия к тому, чтобы установить такие отношения с А. Безант, которые позволили бы общей вашей работе протекать параллельно и при полном взаимопонимании — выполнить мою просьбу в этот раз Вам будет гораздо легче, чем то, о чём я, бывало, просил Вас раньше и что Вы всегда так преданно исполняли. Если сочтёте нужным, можете показать эту записку ей, но только ей одной. В напутствие же Вам на тернистом Вашем пути повторю ещё раз: мужество и надежда! Записка эта — ещё не ответ на Ваше письмо.

Всегда Ваш,

К.Х.

следующее письмо № 123         предыдущее письмо № 139

Письмо № 34[104]

Положительно горько наблюдать, как тебя из раза в раз упорно не хотят понимать, как намерения твои выставляются в превратном свете, а все планы действий грозят рассеяться в прах из-за этой бесконечной спешки. Неужели же мы так никогда и не добьёмся доверия к себе, понимания, что мы отчётливо осознаём свои цели, и неужели в головах у наших судей так никогда и не шевельнётся хотя бы тень подозрения, что они могут ошибаться, полагая, будто мы твёрдо решили "вставлять палки в колёса" Теософскому обществу, ведь для этого нет ровно никаких разумных доказательств?

По утверждениям м-ра Хьюма, он вовсе не говорит, что "К.Х. или кто-то иной из числа других братьев неправ", и, тем не менее, каждая строчка в его многочисленных письмах ко мне и к Е.П.Б. дышит чувством обиды и горьких упрёков. Он, скажу я Вам, добрый друг мой, никогда не будет удовлетворён полностью — делай мы для этого что угодно! А поскольку мы не можем пойти на то, чтобы запрудить мир, угрожая окончательно утопить его в океане нашего учения, которое следует выдавать осторожно, по капельке, подобно сильнодействующему взбадривающему напитку, способному не только исцелять, но и убивать, — то следствием этого всегда и будет подобная реакция, порождаемая его ненасытной тягой к знанию, а затем. . . ну, о том, что будет дальше, Вы прекрасно знаете и без меня.

Два прилагаемых письма написаны и адресованы ей, но речь там идёт о моей персоне. Увы, с этим пока ничего не поделаешь. Общество никогда не погибнет как институт, хотя филиалы его и занятые в нём отдельные люди вполне могут. В последнее время я баловал его изрядно и сделал для этого гораздо больше, чем когда-либо делал для Вас, и о нынешнем положении дел Вы можете судить по путаным, но в целом вполне разумным замечаниям, которые Е.П.Б. сегодня адресует м-ру Х.

Нам должно быть предоставлено право самим решать, когда и что надлежит делать, и в этих вопросах окончательное слово должно оставаться за нами. Всё будет разъяснено и изложено, всё в своё время — не надо нам только мешать. В противном случае лучше вовсе отказаться от Эклектического общества. За последнюю неделю я получил от него целую гору писем. Пару своих замечаний я посылаю Вам через неё. Помните, это не подлежит огласке.

Ваш

К.Х.

следующее письмо № 32         предыдущее письмо № 53

Письмо № 35[105]

Письмо от К.Х. Получено в Аллахабаде 18 марта 1882 г.

Вы, добрый друг мой, не вполне поняли смысл моей записки от 11 марта.[106] Я говорил о том, что производить феномены легко, когда для них созданы необходимые условия, а вовсе не то, что именно присутствие у Вас в доме Олкотта и Маллапуры[107] вызвало такой прилив силы, который оказался достаточным для предложенных Вами экспериментов.

Вам эти последние феномены представлялись достаточно важными, и я ничуть не виню Вас за то, что Вы меня о них попросили. Я и сам, пожалуй, был бы за то, чтобы их провести — не столько ради публики, сколько ради Вашего собственного удовольствия, ведь, как Вам хорошо известно, убеждённость в таких вопросах приходит к людям лишь в процессе личного опыта. Свидетельства, полученные из вторых рук, никого и никогда ещё по-настоящему не убедили — разве только умы легковерные (а вернее, не настроенные скептически). Любой спиритуалист, случись ему прочитать во втором издании Вашей книги[108] одно только описание тех опытов, которые Вы мне назвали, не задумавшись ни на минуту, объяснил бы всё это одним лишь медиумизмом, а супругу Вашу и Вас самого он, пожалуй, причислил бы к несомненным факторам этого медиумизма. Подумать только!

Но Вы — действуйте без спешки, собирайте не торопясь все материалы, связанные с тем, что, как Вы знаете, мы называем здесь подлинным джю,[109] и постарайтесь распорядиться ими с толком. Дело в том, что убеждённость в сердца всех неверующих в "Братство" вселяют не физические феномены, а феномены, связанные, если можно так выразиться, с интеллектуальностью, философией и логикой. Взгляните-ка в книгу +[110] "Учения о духе" в изложении Оксона — наиболее интеллектуально одарённого и самого просвещённого из всех медиумов. Прочитайте её и — увы! Неужели же Вам непонятно, к чему мы "клоним", выражаясь словами О[лкотта]? Неужели же Вы не понимаете, что если бы не Ваш исключительный интеллект и не надежда найти в нём основательную поддержку, то Коган уже давным бы давно захлопнул всякую дверь, ведущую к сообщению между нами? Да, читайте и учитесь, друг мой, ибо во всём этом есть цель. Вас, кажется, раздосадовали и разочаровали мои слова: "Невозможно: здесь нет энергии, я напишу через Бомбей".[111] Восемь этих слов уже обошлись мне и ещё обойдутся в восемь дней восстановительной работы — учитывая состояние, в котором я сейчас нахожусь. Но Вам неведомо, что я имею в виду: а потому на Вас нет вины.

Вам не стоит скрывать от себя трудности работы над своей схемой "степеней".[112] Мне хотелось бы, чтобы Вы работали над ней на досуге — "как дух подвигнет Вас". Пусть даже Вам и не удалось бы выработать такую схему, которая с равным успехом могла бы удовлетворять потребностям азиатов и европейцев, но Вы могли бы натолкнуться на что-то, что вполне пригодилось бы либо для одних, либо для других, а другие руки могли бы восполнить недостающее.

Азиаты, как правило, настолько бедны, а книги в эти дни всеобщего вырождения и упадка им столь недоступны, что Вы сами видите, сколь разнообразным должен быть план привития интеллектуальной культуры — в подготовке к практическим экспериментам, разворачивающим в них психическую силу. В древние времена эта нехватка [книг — перев.] восполнялась самим Гуру, который, наставляя чела, помогал ему справиться с этими трудностями на протяжении детства и отрочества и в своих устных поучениях давал ему даже без помощи книг столько же, если не больше, пищи для умственного и психического роста. Отсутствие подобного "наставника, философа и друга" (а кто, вообще, достоин носить столь высокий титул, совмещающий все эти три качества в одном лице?) — как ни старайся — ничем не восполнишь. В Вашей власти лишь сделать одно: подготовить интеллект — а уж дать толчок для формирования "культуры души" должен только сам человек. Трижды счастлив тот, кто сможет вырваться из порочного круга воздействий современного мира и кому удастся подняться выше его удушливых паров!

Но вернёмся к Вашим степеням. Не слишком ли расплывчатыми у Вас получаются границы между первыми тремя-четырьмя группами? И как Вы проверите состояние ума у каждого? Как насчёт "зубрёжки" и списывания? Чем заменить письменные сочинения? Всех ваших степеней, вплоть до 6-й и 7-й, запросто могло бы достичь немало смышлёных иезуитов: и что, вы их приняли бы затем уже во вторую секцию? Помните об уроках прошлого, в том числе и опыт Картера Блэй[ка].[113] Вполне возможно — как об этом Вам говорил Мурад Али Бей[114] и подтвердил Олкотт — что человек, прошедший пять первых степеней, обретал "оккультные способности" уже в 6-й. Да что там говорить, их можно обрести даже без всего этого — а, например, следуя методике архатов, дастуров,[115] йогов или суфиев: среди их мистиков было немало таких, кто вообще не умел ни читать, ни писать. При отсутствии предрасположенности к психическому развитию никакая культура не поможет. Наивысшей же теоретической — и практической — школой такого рода является та, в которой были воспитаны мы, ваши сотрудники — ваши заинтересованные корреспонденты.

Всё до сих пор сказанное мной имеет целью вовсе не обескуражить, а, наоборот, подстегнуть Вас. Если в жилах Ваших течёт настоящая англосаксонская кровь, то ничто не способно охладить Ваш пыл, а если я ещё могу доверять своим глазам, то таков и есть Ваш характер — au fond.[116] Для всякого стремящегося к цели у нас есть лишь одно слово: ДЕРЗАЙТЕ!

А теперь что касается Вашей реакции — помнится, Вы тогда весело посмеялись — в сентябре прошлого года в отношении воображаемых опасностей для всякого производящего феномены, опасностей, которые становятся тем зловещее, чем больше масштаб производимых феноменов, при полной невозможности их уверенно опровергнуть. Вспомните своё предложение провести эксперимент с доставкой сюда [лондонской — перев.] "Таймс". Любезный друг мой, если уж даже такие пустячные феномены (а они действительно пустячные по сравнению с тем, какими они вообще могли быть), как те, что продемонстрировал Эглинтон,[117] вызвали такую жгучую ненависть к нему с перспективой попасть за решётку из-за показаний лжесвидетелей, то какова же могла оказаться судьба бедной "Старушки"? Нет, при всей вашей хвалёной цивилизации вы по-прежнему остаётесь сущими варварами.

А теперь что касается Морьи. (Это должно остаться строго между нами, и ни слова об этом даже миссис Гордон[118]). Эглинтон готовился отплыть, так и оставив в душе бедной миссис Г. опасение, что она была обманута, что никаких "Братьев" на самом деле не существует, поскольку Эглинтон отрицал их существование, и что "Духи" промолчали в ответ на этот вопрос. И вот неделю назад, замешавшись в толпу этого сброда, М⸫ взял-таки этих призраков за горло и — вот результат: они неожиданно признали и Братьев, и то, что те действительно существуют, и даже то, что они [призраки — перев.] имеют честь водить личное знакомство с "Просветлёнными". Пусть это будет уроком и Вам, и всем остальным, а урок этот может оказаться весьма полезным в недалёком будущем — события нарастают и быстро меняются.

Верный Вам

К.Х.

следующее письмо № 89         предыдущее письмо № 136

Письмо № 36[119]

Получено примерно в январе 1882 г.[120]

Мой нетерпеливый друг! Как человеку, пользующемуся некоторым авторитетом в вашем теософском mella,[121] позвольте мне на короткое время предоставить Вам право "закрыть глаза на устав". Производите посвящения кандидатов сразу, как только они заполнят свои анкеты.[122] Всё, что будете делать, делайте незамедлительно. Помните, Вы теперь — единственный. М-р Хьюм с головой ушёл в работу над своим указателем,[123] рассчитывая, что именно я напишу ему и совершу перед ним пуджу[124] первым. Правда, я несколько высок для него, и ему будет не так-то легко дотянуться до моей головы — если он намеревается покрыть её пеплом покаяния. Не собираюсь облачаться я и во власяницу в знак раскаяния за содеянное. Пока он мне пишет и ставит вопросы верно, я буду на них отвечать, а коли нет — то лекции свои я приберегу для кого-нибудь другого. Время — не самоцель для меня.

Письмо Ваше получил. Знаю о Ваших трудностях. Посмотрю, что можно сделать. Велико же будет разочарование К.Х., когда по возвращении к нам он обнаружит, что сделано так мало. Вы — Вы полны искренности, другие — ставят собственную гордыню на первое место. Да, и потом эти праягские[125] теософы — пандиты и бабу! Не сделано ими ни на грош, а тоже рассчитывают на переписку с нами. Глупцы и гордецы.

M⸫

следующее письмо № 134         предыдущее письмо № 29

Письмо № 37[126]

Получено в Аллахабаде в январе[127] 1882 г.

Личное

Достопочтенный сударь! Учитель только что пробудился и велит мне писать. К великому его сожалению, вплоть до окончания определённого периода Он по некоторым причинам должен будет исключить для себя всякое воздействие со стороны тех мысленных потоков, что в таком обилии наплывают из-за Химавата. Поэтому мне и велено стать Его рукой, составляющей это послание.

Я должен сообщить Вам, что Он "питает к Вам, как и прежде, самые дружеские чувства и вполне удовлетворён как добрыми Вашими намерениями, так даже и их исполнением — насколько это находится в Вашей воле. Своим рвением Вы доказали и преданность свою, и искренность. Тот толчок, который Вы лично придали нашему любимому Делу, уже не остановить. А потому и плоды этого (не будем применять слово "награда" из-за слащавого его привкуса) не преминут воспоследовать, едва лишь определится Ваш баланс причин и следствий — Ваша Карма. Трудясь столь бескорыстно во имя ближнего своего и не страшась личных угроз, Вы самым успешным образом потрудились и для себя самого. Один только год свершил в Вашем сердце огромную перемену. Человек 1880 года едва ли узнал бы человека 1881 года, случись им встретиться друг с другом. Сравните их между собой, любезный друг и Брат мой, и Вы ясно увидите, что сотворило с Вами время, а вернее, что Вы свершили со временем. А для этого поразмышляйте — наедине с самим собой, пользуясь одной лишь памятью как магическим зеркалом, в которое Вы можете заглянуть. И тогда перед Вашим взором предстанет не только Прошлое с его светлыми и мрачными сторонами, но также и Будущее во всём возможном его блеске. Всплыв из глубин прошлого, так пред Вами со временем предстанет и эго во всей своей обнажённой реальности.

Итак, я дам Вам ещё раз знать о себе напрямую при первой же удобной возможности, ибо мы никогда не отличались неблагодарностью, и сделанное добро неспособна предать забвению даже Нирвана".

Таковы слова, которые сообщил мне Учитель и которые я с Его помощью передал, как мог, на Вашем языке, достопочтенный сударь. В то же время мне позволено лично поблагодарить Вас самым сердечным образом за то искреннее участие, которое Вы проявили ко мне в то время, когда собственная моя рассеянность привела к несчастному случаю, уложившему меня на время в постель.[128]

В современных трудах, посвящённых месмеризму, Вы, вероятно, читали о том, как "эссенция Воли" — вы называете её "флюидом" — способна передаваться от оператора к объекту, но, наверное, Вы вряд ли вполне осознаёте, насколько сильно каждый человек, даже не сознавая того, подвержен воздействию этого закона каждый день и в каждую минуту. Не вполне осознаёте Вы и того, насколько подготовка к посвящению в Адепты может усиливать также и способность человека излучать из себя и одновременно воспринимать эту форму силы. Уверяю Вас, что даже я, пока ещё только скромный чела, ощущал на себе наплыв Ваших добрых пожеланий — так выздоравливающий, находясь высоко в холодных горах, чувствует дуновение ласкового ветерка, что доносится до него из нижних долин.

Я должен также сообщить Вам о том, что в неком м-ре Беннетте — он на днях прибывает в Бомбей из Америки — Вы, возможно, найдёте человека, который при всём ненавистном Вам провинциализме, свойственном этой нации, и чрезвычайно непокладистом нраве,[129] является (сам пока не зная о том) одним из наших агентов: ему предстоит осуществить план по освобождению западной мысли из плена суеверий. Если Вы найдёте способ дать ему верное представление о фактическом нынешнем и, потенциально, будущем состоянии азиатской и, более конкретно, индийской мысли, то Вы этим очень порадуете моего Учителя.[130]

Он также просит передать Вам, что Вы не должны испытывать излишней неловкости в том, чтобы принять из рук м-ра Хьюма его не доведённый до конца труд.[131] Этот джентльмен предпочитает заниматься лишь тем, что взбредёт ему в голову, нимало не заботясь о чувствах других людей. Весь его нынешний труд — вся эта мощь бесцельно растрачиваемой интеллектуальной энергии, — все его возражения и рассуждения рассчитаны лишь на одно: доказать, что прав именно он. Учитель с огорчением обнаруживает в нём всё тот же дух крайнего своекорыстия, хотя и не осознаваемого им самим, а это никак не связано с благими целями того Дела, представителем которого он выступает. Если он и производит впечатление человека, заинтересованного в Деле, то лишь потому, что столкнулся с противодействием и его развлекает эта борьба. Посланный ему из Бомбея ответ на письмо м-ра Терри[132] должен был выйти в январском номере. Учитель спрашивает: не могли бы Вы взять это дело в свои руки?

нужно только приложить старания, поскольку имеющиеся у Вас способности к метафизике просто дремлют, однако их можно полностью развить, если только Вы сможете пробудить их и привести в активное состояние постоянным упражнением. Что же касается почтеннейшего нашего М⸫, то он просит меня заверить Вас, что вся так называемая любовь к "человечеству" (Humanity) у м-ра Хьюма заключается лишь в том, что по случаю первый слог в этом слове совпадает с его собственным именем (Hume), а до "рода людского" ему нет никакого дела вообще.

Поскольку месяц-другой Учитель ещё не сможет самостоятельно писать Вам (хотя и будет постоянно давать Вам знать о себе), то Он просит Вас ради него самого не бросать занятий метафизикой и не отчаиваться, если в комментариях сахиба М[133]\ встретите что-то непонятное для себя — не забывайте: если и существует в этом мире что-то, чего сахиб М⸫ терпеть не может, то это именно излагать свои мысли на письме.

В заключение Учитель просит передать Вам его самые наилучшие пожелания и молит не забывать о Нём. Подписываюсь, как Он и велит,

Ваш покорный слуга,
     "Лишённый Наследства"

P.S. Если Вы захотите написать Ему, то не забывайте: ответить Вам Он не сможет. Однако Учитель будет рад каждому Вашему письму. Посылать их Вы сможете через Д.К. Маваланкара.

"Л.Н."

следующее письмо № 115         предыдущее письмо № 41

Письмо № 38[134]

Получено в Аллахабаде. Примерно в феврале 1882 г.[135]

Ваш "блистательный"[136] друг вовсе не намеревался "уязвить" Вас или делать что-либо ещё в том же роде (Вы могли бы подобрать с десяток других названий для этого). Просто Вашему "блистательному" другу стало грустно при мысли о том, какое великое разочарование, скорее всего, испытает К.Х., когда вернётся к нам. При первом же взгляде на проделанную работу в том деле, которое столь дорого его сердцу, пред ним предстанут образцы такого взаимообмена чувств, какой демонстрируют эти два прилагаемых письма.[137] Недостойный, колкий и издевательский тон одного из них столь же мало порадует его, как и недостойный, вздорный и ребяческий тон другого. Я бы не стал говорить на эту тему вообще, если бы не видел, что Вы совсем не поняли тех побуждений, что заставили меня написать Вам своё последнее письмо. Буду откровенен с Вами. Это словечко, "Высочество", на которое я менее всего могу претендовать, звучит гораздо язвительнее всего, что было сказано доселе мной самим. И хотя, как говорят, "брань на вороту у бод-па[138] не виснет", я всё-таки не советовал бы Вам делать это в дальнейшем, равно как и выискивать язвительность там, где её нет и в помине, а есть лишь откровенность в выражениях и точное определение Вашего общего отношения к туземцам.

Стряпчий Ваш смыслит в этих делах — разумеется — больше меня. Но если это место в письме не является клеветой,[139] то скажу на это лишь одно: ваше законодательство о клевете явно нуждается в радикальном пересмотре.

Вы никогда не сойдётесь с ней[140] в том, что касается "женского отделения". То пренебрежение, которое она питает к представительницам этого пола, поистине, не имеет границ, и Вы никогда не убедите её, что из всего этого может выйти какой-то толк. Скажу Вам ещё раз с полной откровенностью. Ни я сам, ни кто-либо другой из нас — о К.Х. даже и говорить нечего — не согласится на роль учредителей и тем более руководителей женского отделения: нам уже порядком хватило и своих ани.[141]

И всё-таки, нужно признаться, из этого движения может выйти и огромная польза, учитывая, что женщины имеют большое влияние на своих детей и мужей у себя дома, а поскольку Вы стреляный воробей в таких делах, то вместе с м-ром Хьюмом Вы могли бы оказаться просто бесценным сокровищем для К.Х., из пределов "любящей души" которого женщины — за единственным исключением его сестры — удалены в вечное изгнание, и в сердце его царит лишь любовь к родине и человечеству. Он о существах этих не знает ничего, Вы — всё. Он всегда ощущал потребность привлечь в наши ряды женщин — правда, так, чтобы не вступать с ними в тесное общение. Вот Вам и случай помочь ему.

С другой стороны, мы полагаем, что знаем больше вас, мирских людей, о тайных пружинах тех или иных событий. А потому я и утверждаю, что дальнейшее развитие Общества тормозят только поношения и оскорбления его основателей,[142] а также всеобщее недопонимание его истинных целей и задач — и больше ничего. Задачи эти чётко определены — их надо лишь дельно объяснить. Работы для всех членов Общества хватило бы по горло, займись они только реальными делами вместо того, чтобы гоняться за миражами.

Мне очень жаль, что Вы уподобляете теософию нарисованной художником театральной декорации, тогда как в руках у подлинных радетелей человечества и теософов она могла бы обратиться в неприступную твердыню. Дело обстоит следующим образом: все те, кто сегодня вступает в Общество, преследуя одну лишь корыстную цель: обрести [оккультные] способности, и при этом превращают оккультную науку в единственную и, возможно, даже главную цель своей жизни, могли бы с таким же успехом и вовсе не вступать в него — они обречены на разочарование так же, как и те, кто ошибочно внушает им, будто никаких других задач Общество перед собой и не ставит. А неудачу они терпят из-за того, что слишком много разглагольствуют о "Братьях" и слишком мало проповедуют — если проповедуют вообще — идею Братства.

Сколько раз нам уже приходилось повторять, что человек, вступающий в Общество единственно ради того, чтобы получить возможность сообщения с нами и если уж не обрести подобные способности, то хотя бы удостовериться в их реальности, как и в реальности нашего объективного существования, — тот просто гоняется за миражом! Хочу повторить ещё раз. Тот и только тот, кто в сердце своём несёт любовь к человечеству, кто способен осознать во всей широте идею возрождения подлинно братских отношений между людьми не на словах, а на деле — тот только и достоин стать обладателем наших секретов. Такой и только такой человек никогда не употребит во зло свои обретённые способности, поскольку не будет ни малейших оснований опасаться, что он обратит их в средство достижения своих корыстных целей. А кто не способен поставить благо человечества превыше личного блага, тот недостоин и быть нашим чела — он недостоин знать больше, чем знают ближние его. Если он жаждет феноменов — пусть довольствуется забавами спиритуалистов. Вот как стоит сегодня вопрос.

Было время, когда от моря до моря, от гор и пустынь на севере до великих лесов и низин Цейлона существовала лишь одна вера, раздавался лишь один клич: спасти человечество от скорбей неведения во имя Того, кто первым учил о единении всех людей. А что же сегодня? Куда девалось былое величие нашего народа и единой Истины? Скажете, всё это лишь прекрасные видения о том, что когда-то было реальностью на Земле, но с тех пор угасло, как угасает прощальный луч света летним вечером? Да, это так, и вот теперь мы оказались брошены в гущу людских распрей, в самую гущу раздоров меж людей упрямых и невежественных — они стремятся отыскать истину, но неспособны обрести её, так как каждый ищет её лишь для самого себя, ради собственного блага и наслаждения, ни на минуту не задумываясь об остальных.

Неужели же вы — а вернее, они — так никогда и не разглядите истинную причину и значение той страшной катастрофы, того разорения, что явились на землю нашей страны и грозят всем прочим — и вашей в первую очередь? Нас погубили себялюбие и чувство исключительности, и именно они — себялюбие и чувство исключительности — погубят и вас, а ведь к ним у вас примешивается ещё и масса других пороков, которые я не стану здесь перечислять. Мирская суета затмила свет истинного знания, и себялюбие не позволяет ему возродиться, поскольку напрочь исключает и отказывается признать содружество всех, кто родился по одним и тем же незыблемым законам природы.

Вы и здесь ошибаетесь. Я могу упрекать Вас за "любопытство", когда знаю, что оно окажется Вам без всякой пользы. Но я не могу называть "дерзостью" то, что, по сути, является не чем иным, как свободным использованием своих интеллектуальных способностей ради построения логических рассуждений. Вы можете видеть вещи в ложном свете, и зачастую именно так их и видите. Но Вы не устремляете весь свет на собственную персону, как делают некоторые, и этим одним своим качеством Вы отличаетесь в лучшую сторону от других известных нам европейцев. Вы питаете искреннюю и горячую привязанность к К.Х., и тем искупаете остальные свои недочёты в моих глазах. Зачем Вам вообще "терзаться" в ожидании моих ответов? Что бы ни случилось, мы оба навсегда останемся Вашими друзьями, и ни словом не упрекнём Вас за искренность, даже если она проявляется в столь предосудительной форме, как желание растоптать уже поверженного врага — горемыку Бабу.

Ваш

М⸫

следующее письмо № 39         предыдущее письмо № 90

Письмо № 39[143]

Получено в Аллахабаде примерно в феврале 1882 г.[144]

Если нужен мой совет, то, прежде всего, следует точно определиться с истинным положением дел. Как "архат" я принёс такие обеты, которые не позволяют мне ни искать мести, ни помогать в этом другим. Помочь я могу разве что деньгами — я ведь точно знаю, что ни один мас, ни одна крупица таэля[145] не будут пущены на цели недостойные: а месть — дело недостойное. Но мы можем защищаться, и у неё[146] есть право на защиту. Она должна получить и защиту, и полное восстановление своего доброго имени, вот почему я и отправил ей телеграмму[147] с этой рекомендацией — всё это нужно сделать до подачи иска. Потребуйте опровержения и пригрозите судебным иском, на который она имеет полное право. Она может даже начать тяжбу, потому что ему всё равно придётся забрать свои слова назад. Именно поэтому я особо и подчеркнул, что нужна публикация такой статьи, которая была бы всецело посвящена этому вопросу так называемой "задолженности". Уже одно это сможет достаточно напугать злопыхателя, поскольку в статье он будет публично изобличён как "клеветник", да он и сам поймёт, что не на таких напал. Ошибка происходит из-за совершенно неразборчивого, ужасного почерка Мак[о]лиффа (того ещё каллиграфа и писаки — вроде меня), который написал донос в газету "Стейтсмен". Но эта ошибка нам как раз на руку, поскольку именно на ней и можно будет строить всю защиту — надо лишь действовать с умом. А решительно действовать нужно уже сегодня — иначе случай будет упущен. Итак, если Вы соблаговолите принять от меня ещё один совет, то — коли Ваш "Пионер" уже сделал первый выстрел, то поднимите все финансовые счета в "Теософисте" и на основе этих данных, а также в свете вторничной статьи, напишите для неё толковое, острое письмо за подписью её и Олкотта. Опубликовать его можно сначала в "Пионере" или — если Вы против — в любой другой газете, но в любом случае оно должно быть напечатано в виде циркулярного письма,[148] затем разошлите его по всем газетам, выходящим в этой стране. Потребуйте в нём опровержения от "Стейтсмена" и пригрозите судебным иском. Я обещаю Вам полный успех, если Вы поступите именно так.

"Старая дама" из Одессы — Надежда[149] — горит желанием получить от Вас, "великого и знаменитого писателя", личный автограф. По её словам, ей очень не хотелось расставаться с Вашим письмом генералу, но ей пришлось выслать Вам какое-то доказательство, что она — это действительно она. Скажите ей, что я — "Хозяин" (она называла меня "Хозяином" своей племянницы, когда я трижды навещал её) — проболтался об этом, советуя Вам написать ей и заодно прислать свой автограф. Через Е.П.Б. верните ей также её[150] портреты, как покажете их своей супруге, так как она в Одессе жаждет получить их обратно, особенно тот, где она молода. . . Именно такой "милой девицей" она и была, когда мы впервые встретились.

Теперь я довольно занят — но всё равно пришлю Вам пояснительное приложение, как только позволит время — скажем, через пару-тройку дней. "Блистательный"[151] всегда приглядывает за всем, что требует внимания. А что с этой роскошной речью м-ра Хьюма? Не могли бы Вы подготовить её уже для своего январского номера? Ditto[152] касательно Вашей передовицы в ответ на передовицу в "Спиритуалисте". Надеюсь, Вы не станете обвинять меня в желании подмять Вас под себя — и не усмотрите в моей скромной просьбе никакого иного подтекста. Я хочу решить две задачи одновременно: развить в Вас метафизическую интуицию и помочь журналу, наполнив его парой капель настоящей живой литературной крови. Три Ваших статьи, несомненно, достойны всяческих похвал: акценты верно расставлены и, насколько я могу судить, должны привлечь к себе внимание любого учёного и метафизика — особенно первого. Чуть позже я расскажу Вам более подробно о сотворении мира.

А покамест, мне нужно сотворить себе обед — боюсь только, он Вам вряд ли придётся по вкусу.

М⸫

Ваш юный друг, "Лишённый Наследства", опять на ногах. Вам и в самом деле хотелось бы получать письмецо-другое от него? В таком случае подбросьте через "Пионер" вопрос о желательности договориться с Китаем о налаживании регулярного почтового сообщения между Праягой[153] и Шигадзе[154].

следующее письмо № 41         предыдущее письмо № 38

Письмо № 40[155]

Получено примерно в феврале 1882 г.[156]

По первому вопросу мне и ответить-то Вам почти нечего. Вы спрашиваете, "можете ли Вы чем-нибудь посодействовать дальнейшей работе Общества?" Хотите знать моё откровенное мнение? Что ж, вот Вам мой ответ: нет. Дальнейшей его работе ничем не сможете посодействовать не только Вы, но и сам Господь Сангье[157] — до тех пор, пока с совершенной ясностью и неопровержимо не будет доказано, что то двусмысленное положение, в котором оказались его Основатели,[158] целиком обязано дьявольской злобе и систематическим интригам. Именно в таком положении я и застал Общество, когда обратился к его делам, по велению своих владык.

Взгляните, что пишут газеты — все, за исключением двух-трёх. Они же если и не прямо клевещут на "любезную Старушку", то открыто над ней насмехаются, а на Олкотта и пресса, и [христианские] миссии спустили всех адских собак. А возьмите эту брошюрку, озаглавленную "Теософия", которую напечатали и запустили христиане в Тинневелли[159] 23 октября, в тот самый день, когда туда прибыл О. вместе с буддийскими делегатами — брошюра эта включала в себя статейку из "Субботнего обозрения" (Saturday Review) и ещё одну грязную и грубую стряпню из американской газеты. Что же касается лахорской C. & M.,[160] то не проходит и дня, чтобы она не нанесла очередного удара, а другие газеты всё это перепечатывают и проч. и проч. У вас, англичан, есть свои представления на сей предмет, у нас — свои. Если свой чистый носовой платок вы оставляете при себе в кармане, а в толпу бросаете только грязный — кто же его подберёт? Но хватит об этом.

Нам нужно запастись терпением и делать пока то, что можем. Моё мнение таково: если этот Ваш Раттиган[161] не совсем законченный негодяй, позволяющий одной из своих газет изо дня в день обливать грязью ни в чём не повинную женщину, то он первым должен предложить Вам перевести и опубликовать в "Пионере" письма её дядюшки (адресованные Вам и ей самой), и предуведомить читателя в нескольких словах о том, что ещё более убедительное официальное доказательство вскоре последует от князя Д.,[162] которое раз и навсегда положит конец всяким грязным толкам на тему о том, кто такая Е.П.Б.. Но Вам лучше знать, как это следует сделать. Возможно, идея эта уже приходила Вам в голову, но как к этому отнесутся другие?

Суби Рам[163] — человек действительно хороший, хотя и проповедует ещё одно заблуждение. И дело здесь не в его гуру, нет, — это в нём звучит его собственный голос. Голос этот принадлежит душе чистой, бескорыстной и честной, погружённой, однако, в искажённый, обманчивый мистицизм. Добавьте к этому хроническое нарушение в той части его мозга, которая отвечает за ясновидение, вот Вам и весь секрет: нарушение это развилось у него в результате искусственно вызываемых видений, занятий хатха-йогой и длительного аскетизма. С. Рам — главный медиум, и он же одновременно действует как основной магнетический фактор, распространяя свою болезнь, как инфекцию. Сам, однако, он этого не осознаёт и продолжает заражать своими видениями всех остальных учеников.

Дело в том, что зрение (как физическое, так и ментальное, или духовное) регулируется единым общим законом, но существует ещё и один специальный, конкретный закон, подтверждающий, что любой вид зрения определяется качеством или уровнем духа или души человека, а также его способностью транслировать волны астрального света, обладающие самыми разными свойствами, — сознанию. Да, существует единый общий закон, управляющий жизнью, но существует также и бесчисленное множество [частных] законов, которые конкретизируют и предопределяют то, какие именно из мириад форм и звуков могут быть восприняты и услышаны. Одни люди способны отключать своё зрение, становиться слепцами по собственной воле, с другими это происходит помимо их воли. К первым принадлежат медиумы, ко вторым — сенситивы. Если человек не прошёл регулярного посвящения и обучения — не научился духовному прозрению сути вещей и ничего не знает о так называемых "откровениях", посылаемых человеку во все эпохи, начиная с Сократа и кончая Сведенборгом и "Ферном" — ни один самоучка из числа ясновидящих и яснослышащих никогда не сможет ни увидеть, ни услышать ничего вполне достоверно.

Вступив в его Общество,[164] Вы не нанесёте себе никакого вреда, зато узнаете много полезного. Занимайтесь с ним до тех пор, пока он не потребует от Вас того, что Вы будете обязаны отвергнуть. Учитесь и запоминайте. Вы правы, они действительно утверждают, будто их гуру — это воплощение единого и единственного Бога вселенной, и существуй такой субъект в действительности, он, несомненно, должен был бы оказаться выше любого "планетарного духа". Но они — идолопоклонники, друг мой. Их гуру не проходил посвящения, он — лишь человек, который вёл исключительно непорочный образ жизни и обладал невероятной стойкостью к жизненным невзгодам. Он так и не согласился отречься от своих представлений о личном боге и даже богах, хотя ему говорили об этом не раз. Родился он самым правоверным индуистом, а умер — индуистом, прошедшим большой путь самоусовершенствования. В этом он чем-то похож на Кешуба Ч. Сена,[165] но гораздо выше его, чище и, к тому же, он не вынашивал никаких честолюбивых планов, которые могли бы запятнать его светлую душу. Многие из нас сожалели о том, что он поддался этому самообману, но он был настолько безупречен, что мы не посмели искусственно вмешаться в область его взглядов. Присоединяйтесь к ним и учитесь — но не забывайте о том священном обете, который Вы дали К.Х. Ещё два месяца, и он снова будет с нами. Думаю направить её[166] к Вам. Полагаю, Вы могли бы убедить её, а сам я не хочу давить на неё своим авторитетом в этом деле.

М⸫

следующее письмо № 114         предыдущее письмо № 134

Письмо № 41[167]

Получено примерно в феврале 1882 г.[168]

Право, я, кажется, совсем неспособен ясно выражать свои мысли на Вашем языке. Мне и в голову не приходило придавать особое значение тому, чтобы это циркулярное письмо (которое я просил Вас набросать для них) появилось именно в "Пионере", и я вовсе не имел в виду, что именно там оно и должно появиться. Я просил лишь о том, чтобы Вы сочинили его для них, отослали черновик в Бомбей и попросили их выпустить его в виде циркулярного письма, а если оно выйдет и разойдётся по Индии, его можно будет опубликовать и в Вашем журнале да и другие газеты непременно его перепечатают. Письмо её в Б.Г.[169] было действительно глупостью, ребячеством и опрометчивым шагом. Я здесь недоглядел. Но Вы не должны думать, что оно сведёт на нет всю пользу от Вашего письма. Нескольких особенно чувствительных людей оно, конечно, покоробит, но остальные даже не поймут, о чём в нём идёт речь. Впрочем, ничего порочащего в нём и нет — так, грубоватое и глупое. Мне придётся её угомонить.

В то же время, должен сказать, она неимоверно страдает, а я не в силах ей помочь, поскольку всё это — следствие таких причин, действие которых невозможно отменить: это связано с оккультизмом в теософии. Ей теперь придётся либо победить, либо погибнуть. Когда пробьёт её час, она будет возвращена в Тибет. Вы ни в чём не должны винить эту бедную женщину, вините меня. По временам она превращается в пустую "оболочку", а я частенько забываю приглядывать за ней. Если только нам не удастся превратить "Стейтсмен" в посмешище, инициативу перехватят другие газеты и затем нанесут новый удар.

Не падайте духом. Смелее, мой добрый друг, и запомните: помогая ей, Вы тем самым отрабатываете свой собственный закон воздаяния, ведь из-за Вашей с К.Х. дружбы она получает немало жестоких ударов — из-за того, что он использует её как средство сообщения с Вами. А потому — смелее!

Я видел бумаги адвоката и понимаю, что он вовсе не горит желанием браться за это дело. Но он всё равно сделает то малое, чего мы ждём от него. Никакой судебный иск здесь не поможет — в деле восстановления доброго имени, как и в деле обвинения, помочь может только публичность: 10 тысяч циркулярных писем, разосланных по всей стране для доказательства ложности обвинения. До завтра.

Ваш M⸫

следующее письмо № 37         предыдущее письмо № 39

Письмо № 42[170]

Получено примерно в феврале 1882 г.[171]

Выскажу Вам ещё раз неприятную для Вас вещь: никакое регулярное обучение, никакое регулярное сообщение между нами не будет возможно до тех пор, пока наш общий с Вами путь не очистится от многочисленных препятствий. Самое главное из них — заблуждение публики в отношении Основателей [Теософского общества]. Мы не можем и не станем упрекать Вас за нетерпение. Но если Вам не удастся с пользой для дела применить свои новоприобретённые привилегии, то Вы, друг, окажетесь поистине недостойным всех наших усилий. Ещё три-четыре недели — и я удалюсь от всех вас, уступив место тому, кто заслуживает его по праву и кого я сейчас так нескладно замещаю, ибо я совсем не гожусь ни на роль корреспондента в переписке, ни на роль западного учёного. Сочтёт ли Коган Вас и м-ра Хьюма на этот раз более достойными получения наставлений через нас, чем он полагал раньше, — это уже другой вопрос. Но Вы должны к этому готовиться. Ибо многое ещё впереди.

До сих пор Вы могли ощущать лишь слабый свет занимающегося дня — но с помощью К.Х. Вы, если постараетесь, возможно, увидите и полуденное солнце в зените. Но для этого нужно потрудиться — потрудиться ради того, чтобы пролить свет с помощью собственного ума на умы других. Каким образом? — спросите Вы. До сих пор из вас двоих м-р Хьюм явно противился нашим советам, а Вы — порой пассивно сопротивлялись им, зачастую принуждая себя силой идти против того, что внутри себя считали более правильным, — вот Вам мой ответ.

Сегодняшние Ваши результаты иными и быть не могли. Почти никакой пользы не принесла и лихорадочная, единичная попытка защитить опороченное имя друга ради её же собственных соратников — в том числе и по Т.О. М-р Хьюм так и не прислушался к предложению К.Х. прочитать лекцию в своём доме, в ходе которой он вполне мог бы — если не целиком, то хотя бы частично — восстановить её доброе имя в глазах общественности. Вы же решили, что не стоит публиковать и распространять среди читателей сведения о том, кто она такая есть на самом деле.

Вы что же, думаете Примроуз и Раттиган сами займутся распространением этих сведений и сообщат, как в действительности обстоит всё дело? И проч. и проч. Для людей, мыслящих подобно Вам, вполне достаточно одних лишь намёков. Я говорю Вам об этом лишь потому, что знаю, сколь глубокие и искренние чувства Вы питаете к К.Х. Я знаю, как неприятно Вам будет узнать по его возвращении, что в сообщении между вами никаких улучшений не произошло. А именно так и случится, когда Коган узнает об отсутствии каких-либо успехов с тех пор, как он приставил его к Вам. Посмотрите, что получилось с "Фрагментами" — с самой блестящей во всех отношениях статьёй. От неё так и не будет большого проку до тех самых пор, пока она не разъярит наших противников, пока не породит обсуждения и пока спиритуалисты не окажутся вынуждены подняться на защиту своих дурацких утверждений. Прочитайте передовую статью в "Спиритуалисте" за 18 ноября под заголовком "Спекуляции на все вкусы" — она[172] не может ответить на неё так, как это могли бы сделать он[173] или Вы. Вот и получается, что самые драгоценные мысли так и не смогут дойти до умов искателей истины и единственная истинная жемчужина вскоре поблекнет, оказавшись в гуще фальшивых алмазов, и всё только потому, что пока не нашёлся ювелир, способный подчеркнуть её истинную ценность. И так далее и так далее — скажу я Вам снова. И что мы можем поделать! — Я уже сейчас слышу подобные сетования со стороны К.Х.

Так-то вот, друг мой. Путь земной жизни пролегает через многочисленные столкновения и испытания, но тот, кто не делает ничего для их преодоления, не может рассчитывать и на успех. Пусть же мысль о более полном знакомстве с нашими тайнами, которое произойдёт при более благоприятных условиях — а создание их целиком зависит от Вас самого — наполняет Вас терпением, настойчивостью в приближении тех времён и сознанием необходимости быть полностью готовым к благословенному исполнению Ваших желаний. А потому помните — по первому же зову К.Х. Вы должны быть готовы явиться к нему. А иначе всемогущая рука нашего Когана вновь окажется между Вами и Им.

Верните оба одесских портрета Е.П.Б., "Старушки", как только нужда в них исчезнет. Напишите пару строк старой одесской генеральше[174] — я знаю, она грезит получить Ваш автограф. Напомните ей о том, что вы оба состоите в одном Обществе, что вы — члены единого Братства, и обещайте свою помощь её племяннице.

следующее письмо № 13         предыдущее письмо № 43

Письмо № 43[175]

Получено в Аллахабаде, февраль 1882 г.[176]

Прежде чем мы обменяемся ещё парой строк, мы должны заключить с Вами уговор, мой порывистый друг. Прежде всего, вы должны мне клятвенно пообещать, что никогда не будете судить ни об одном из нас, ни о положении дел, ни о чём-либо другом, имеющем хоть какое-то отношение к "мифическим Братьям" — высоким или малорослым, толстым или тонким — исходя из собственного мирского опыта, иначе Вы никогда не доберётесь до истины. Поступая так до сего дня, Вы лишь нарушали торжественный покой моего ужина вот уже несколько вечеров подряд: выписывая мою хвостатую подпись-змею и размышляя о ней на все лады, Вы заставили её преследовать меня даже во сне — я по закону симпатии почувствовал, что её точно тянут за хвост с противоположной стороны холмов.

Фрагмент Письма № 43, завершающийся подписью Учителя М⸫

Отчего Вы так нетерпеливы? Времени для переписки у нас предостаточно: у Вас ещё вся жизнь впереди — хотя до тех пор, пока хмурые тучи с Дэва-Локи "Эклектического" общества будут омрачать горизонт "Головного" общества, переписка наша по необходимости будет носить эпизодический и неустойчивый характер и может даже внезапно прекратиться вовсе по причине того напряжения, которое придаёт ей наш чересчур интеллектуальный друг.[177] Ой хаи, Рам Рам!

Подумать только, одной лишь нашей весьма мягкой критики в отношении его брошюры — а сахибу Хьюму об этом сообщили Вы, — оказалось достаточно, чтобы он убил нас одним ударом! уничтожил, не оставив нам ни минуты лишней на то, чтобы вызвать падре или раскаяться в содеянном! Жить и одновременно ощущать себя лишёнными жизни столь жестоким способом, довольно грустно, хотя всё это и не является для нас полной неожиданностью. Но мы сами во всём виноваты. Поступи мы более осмотрительно, мы, наоборот, отправили бы в его адрес хвалебный гимн и жили бы мы не тужили ещё много-много лет, находясь в расцвете здоровья и сил — пусть и не достигнув вершин мудрости — и признали бы в его лице своего Веда-Вьясу,[178] воспевающего оккультное искусство Кришны и Арджуны на безлюдных брегах Цампо.[179]

Но коль скоро нас нет в живых и мы представляем собой лишь иссохшие трупы, то, пожалуй, позволю себе выделить ещё пару минут своего времени на то, чтобы обратиться к Вам — уже в качестве бхуты[180] — на самом лучшем английском языке, какой только могу обнаружить лежащим без дела в мозгу у моего друга[181] — там же, в клетках его памяти, я вижу и ярко светящуюся мысль о том, чтобы отправить редактору "Пионера" коротенькое письмецо и тем умерить его английское нетерпение. Друг моего друга, К.Х. ничуть не забыл о Вас. К.Х. не имеет никаких намерений порывать с Вами — если только сахиб Хьюм не испортит всё и не доведёт дело до крайней точки, за которой поправить уже будет ничего нельзя. А почему он должен забыть о Вас? Вы делали всё, что могли, и большего мы не могли бы потребовать ни от кого другого. А теперь поговорим.

Если Вы всерьёз намерены и дальше заниматься изучением оккультизма, то должны напрочь освободиться от всего личного, даже проходя — в течение какого-то времени — обучение у него [у К.Х. — перев.]. Поймите, друг мой, когда любой истинный Адепт приступает к исполнению своего долга, то какие-то личные его привязанности практически теряют над ним всякую власть. Чем выше он поднимается на своём пути превращения в совершенного Адепта, тем слабее становятся какие-то симпатии и антипатии его бывшего "я": (как уже подробно объяснил Вам К.Х.) в своё сердце он вбирает всё человечество и взирает на него уже как на единое целое. Вы — исключение из этого правила в данном случае. Вы силой вторглись в его жизнь, вы штурмом захватили свои сегодняшние позиции — самой силой и остротой своего чувства по отношению к нему: и коль скоро он всё это принял, то и отвечать за все будущие последствия такого решения придётся ему самому. И, тем не менее, ему очень мало дела до того, что собой представляет зримый Синнетт — что в жизни им движет, успешен он или неуспешен в своём мире и с симпатией или антипатией он [К.Х. — перев.] к нему относится. Нам нет никакого дела до "зримого". Он для нас — всего лишь внешний покров, скрывающий от глаз непосвящённого то другое эго, формирование которого нас интересует. Находясь в своём внешнем рупе, поступайте, как Вам только заблагорассудится, думайте о чём только пожелаете: но лишь до тех пор, пока последствия этих произвольных действий не начинают сказываться на теле нашего корреспондента — тут уж мы обязаны обратить на это внимание.

Мы не обрадованы и не огорчены тем, что Вы не приняли участия в бомбейском совещании.[182] Если бы Вы участвовали в нём, то Вам была бы засчитана ещё одна "заслуга": не пойдя на него, Вы просто потеряли ещё одно лишнее очко. Я не мог, да и права не имел, каким-либо образом воздействовать на Вас — именно потому, что Вы не чела. Это было испытание, очень скромное, хотя Вам показалось более важным побеспокоиться об "интересах жены и ребёнка". Впереди у Вас ещё будет много таких испытаний — хоть Вы и не будете никогда нашим чела, но даже нашим корреспондентам и "подопечным" мы не можем полностью доверять, пока не проверим на прочность их умение хранить тайну и силу их духа.

Вы — жертва майи. Вам предстоит приложить ещё немало усилий, прежде чем Вам удастся сорвать со своих глаз "пелену" и Вы сможете созерцать вещи в их подлинном виде. Такой майей является для Вас и сахиб Хьюм — впрочем, ничуть не больше, чем и всё остальное. Вы видите перед собой лишь груду плоти и костей, лишь чисто формальный облик его персоны, его ум и исходящую от него силу. Но какое отношение, скажите на милость, всё это имеет к его истинному "Я", которое Вы не можете увидеть, как бы ни старались? Какое значение имеет его способность блистать на дурбаре[183] или представать в качестве руководителя какого-то научного общества с точки зрения его пригодности для исследовательской работы в области оккультизма или с точки зрения умения хранить наши секреты? Да захоти мы только сообщить какие-то подробности о своей жизни и работе, разве не воспользовались бы мы для этого журналом "Теософист" с его колонками, всегда открытыми для нас? Зачем нам было бы сливать всё это через него? Затем лишь, чтобы он приготовил для публики острое блюдо, приправленное соусом тошнотворных догадок и язвительного сарказма, способных вызвать у публики лишь несварение желудка? Для него нет ничего святого — хоть в оккультизме, хоть вне его. Им владеет одна лишь страсть: убивать — сегодня птиц, завтра доверие к себе. Он и собственной плотью и кровью пожертвовал бы, не задумываясь, — не то что каким-то певчим соловушкой. Он запросто изготовил бы чучела и из Вас, и из нас с К.Х., и из "любезной Старушки" и — дайте ему только случай — наблюдал бы, как мы истекаем кровью под его скальпелем, так же невозмутимо, как препарировал бы какую-нибудь сову, а затем поместил бы всех нас в свой "музей", наклеил соответствующие бирки и отправил бы положенные некрологи в "Стрей Фезерс"[184] для всех интересующихся. Нет, сахиб, наружный Хьюм так же отличается от внутреннего Хьюма (главенствуя над ним), как наружный Синнетт отличается (во многом уступая) от нарождающегося внутри него "подопечного". Запомните это и поставьте этого "подопечного" следить за редактором, дабы последний не сыграл над ним злую шутку в один "прекрасный" день. Самая трудная наша задача — это привить своим ученикам умение не идти на поводу у обманчивой внешности.

Как уже сообщил вам Дамодар через Л.Н., я вовсе не называл Вас чела — проверьте ещё раз присланное Вам письмо. Я лишь в шутку спросил у О., узнаёт ли он в Вас материал, из которого выходят настоящие чела. У Беннетта[185] Вы заметили одни только немытые руки, грязь под ногтями да грубую речь — в общем, он Вам не показался. Но если таковы критерии, по которым Вы судите о нравственных качествах человека и о заключённой в нём потенциальной силе, то немного же Адептов и лам-чудотворцев пройдут Ваш суровый отбор. В этом отчасти и заключается Ваша слепота. Да умри он прямо сейчас, в эту минуту и — воспользуюсь христианской терминологией, чтобы Вы лучше меня поняли — сам строгий Ангел Смерти мало по кому из числа подобных же гонимых людей пролил бы столько же горючих слёз, сколько он пролил бы по Беннетту, оплакивая его горькую судьбу. Мало кому выпало в жизни столько страданий — и незаслуженных страданий — как ему, и мало в ком бьётся сердце добрее, бескорыстнее и вернее, чем в нём. Вот и всё. А в нравственном отношении немытый Беннетт стоит столь же выше "джентльмена" Хьюма, как Вы стоите выше своего [внешнего] Носителя.

Е.П.Б. ещё раз справедливо напомнила Вам: "туземцы не замечают грубости Беннетта, а ведь К.Х. — тоже туземец". Что я хочу этим сказать? Да всего-навсего то, что наш общий друг, подобно Будде, способен за внешней лакировкой видеть подлинную природу материала, а в слизкой и зловонной устрице — "бесценную жемчужину". Б[еннетт] — честнейший человек и отзывчивое сердце, а кроме того, он обладает ещё и огромной душевной отвагой и, в конце концов, он просто мученик. Вот таких К.Х. и любит — таких, на кого и взгляд бы не бросил какой-нибудь чопорный Честерфильд или Грандисон.[186] И что же удивительного в том, что К.Х., совершеннейший "джентльмен", снизошёл до неотёсанного отступника Беннетта, если и другой "джентльмен", Иисус, как рассказывают, так же снизошёл до блудницы Магдалины? От человека, мой друг, может исходить не только физический, но и душевный запах. Посмотрите, как точно К.Х. раскусил Ваш характер, когда не позволил тому лахорскому юноше явиться к Вам для разговора, предварительно не переодевшись. Вся сладость апельсина заключена под его внешней кожурой — сахиб, попробуйте искать подлинные жемчуга внутри ларцов и не слишком доверяйтесь тем, что красуются на их крышках. Скажу Вам ещё раз: человек этот честный и искренний. Да, он точно не ангел — ангелы водятся разве лишь в солидных церквях, встречаются на приёмах в аристократических салонах, в театрах, клубах и прочих святилищах. Но коль скоро в нашей космогонии ангелы не встречаются, то мы рады помощи со стороны хотя бы людей просто честных и отважных — пусть и не безукоризненных чистюль.

Всё это я говорю Вам безо всякой злобы и горечи — вопреки тому, что Вы навыдумывали себе. За прошедший год Вы добились успехов — и тем стали нам гораздо ближе — вот почему я и говорю с Вами, как с другом, которого, надеюсь, сумею в конце концов настроить более-менее на наш образ мыслей. Ваше горячее желание учиться у нас имеет в себе привкус себялюбия и даже чувства Ваши по отношению к К.Х. не лишены известного своекорыстия: но всё равно Вы стали нам ближе. Вот только дело в том, что Вы слишком уж доверялись Хьюму и разуверились в нём слишком поздно, и теперь дурная его карма воздействует на Вашу, нанося Вам немалый ущерб. Из-за того, что Вы по-дружески проговорились ему о том, что Е.П.Б. доверила лишь Вам одному — причина — он теперь и занимается этими опрометчивыми публикациями — следствие. Это, боюсь, одно очко не в Вашу пользу. В будущем поступайте умнее. Если правила наши и не позволяют нам разглашать свои тайны при всяком удобном случае, то лишь потому, что нас приучали изначально отчётливо понимать: каждый человек несёт персональную ответственность, по Закону Воздаяния, за каждое сознательно произносимое им слово. Разумеется, м-р Хьюм назвал бы всё это сущим иезуитством.

Кроме того, постарайтесь пробиться сквозь густой полог той великой майи, о которой каждого изучающего оккультизм во всём мире предупреждает его учитель — о тяге к производству феноменов. Как и тяга к алкоголю и опию, она растёт тем сильнее, чем больше ей потакаешь. Она вконец вскружила голову спиритуалистам, тавматургия превратилась у них в одержимость. Кому для полного счастья не хватает феноменов, тот никогда не познает нашей философии. Если Вы хотите слышать здравые философские мысли и вполне довольствоваться одним этим, — давайте продолжать переписку. Выскажу Вам одну глубочайшую истину: если Вы (подобно вашему легендарному Соломону) изберёте истину, то всё остальное приложится — это будет лишь вопрос времени. Нашим метафизическим истинам отнюдь не добавляет правоты одно лишь то, что письма наши могут падать из пустого пространства прямо к Вам на колени или обнаруживаться у Вас под подушкой. Если наша философия неверна, то сделать её правой не поможет никакое чудо. Вложите эту мысль в собственное сознание и давайте говорить, как разумные люди. Зачем нам играть в детские игры, ведь мы уже далеко не безусые юнцы?

Ну, а теперь самое время поставить точку в моей жуткой писанине и освободить Вас для других дел. Ах да, о Вашей "космогонии"! Что ж, добрый друг мой, вся Ваша космология сейчас лежит меж страниц моей "Кхуддака-патхи"[187] (моей фамильной Библии), и, совершив неимоверное усилие над собой, я постараюсь ответить на Ваши вопросы, едва лишь меня сменят, так как сейчас я нахожусь на посту. Дело, которое Вы избрали для себя, будет длиною во всю Вашу жизнь, а Вы вместо того, чтобы приходить к каким-то обобщениям, всегда почему-то умудряетесь затрагивать самые трудные для новичка вопросы. Примите от меня, сахиб, один добрый совет. Задача, за которую Вы взялись, действительно трудна, и К.Х. просит меня — в память о тех былых временах, когда он любил цитировать стихи — закончить своё письмо следующими строками, обращёнными к Вам:

"Всё в гору и в гору я буду идти?.."
"О да. Устанешь, нет мочи."
"И много часов проведу я в пути?.."
"С утра — до глубокой ночи."[188]

Знание для ума — всё рано что пища для тела, оба предназначены питать человека и помогать его росту. Но они должны хорошо перевариваться, и чем тщательнее и медленнее этот процесс происходит, тем лучше и для тела, и для ума.

Видел О. и объяснил ему, что он должен сказать нашему симлийскому мудрецу.[189] Если С.Л. снова пустится в эпистолярные объяснения с ним, остановите её — О. сам сделает всё, что нужно. У меня сейчас нет времени приглядывать за ней, но я взял с неё обещание не писать ему ни строчки, предварительно не показав их Вам.

Намаскар.[190]

Ваш М⸫

следующее письмо № 42         предыдущее письмо № 109

Письмо № 44[191]

Получено в Аллахабаде. Февраль 1882 г.[192]

Письмо Ваше было адресовано мне, поскольку Вы не знали о том, что К.Х. снова вышел на связь с Вами.[193] Но раз уж письмо адресовано мне, то я всё-таки отвечу: "Да, действуйте! Смелее вперёд!" Для дела спиритуализма результат может оказаться катастрофическим — хотя подлинность самого феномена и будет вполне доказана, а значит, окажется на руку теософскому делу. Да, подвергать бедного парня-сенситива[194] опасности, заманивая его в львиное логово, — затея довольно жестокая, но, в конце концов, решение принять или отклонить наше любезное приглашение принимает сам медиум по вдохновенному совету своего могущественного и дальновидного "Эрнеста",[195] а посему тут не о чем беспокоиться!

Поскольку же, достопочтенный сударь, мы теперь не сможем часто переписываться Вами, я хочу кое о чём рассказать Вам — Вы должны это знать и, возможно, извлечёте определённую пользу для себя. 17 ноября сего года истекает семилетний испытательный срок, который был установлен с момента учреждения [Теософского] Общества для того, чтобы оно могло сдержанно "поведать о нас миру". Кое-кто из числа наших Братьев надеялся, что мир уже настолько продвинулся вперёд — пусть даже не с точки зрения развития человеческой интуиции, а хотя бы в чисто интеллектуальном отношении, — что оккультное учение могло бы уже получить поддержку со стороны интеллектуальной части человечества и тем самым миру был бы придан толчок для нового цикла изучения оккультных идей. Другие же — и, как оказалось, более мудрые — наши Братья полагали иначе, но так или иначе согласие на испытание было дано. Однако с самого начала было уговорено, что никто из нас не должен был управлять ходом этого эксперимента и аномальным способом влиять на него.

Так, развернув свои поиски [по всему миру — перев.], мы обнаружили в Америке такого человека, который мог бы взять в свои руки дело руководства. Человек этот обладает высокой силой духа, отличается личным бескорыстием и наделён другими достойными качествами. Да, он был далеко не лучшим, но (как выразился м-р Хьюм в отношении Е.П.Б.) — лучше него всё равно никого не нашлось. Мы связали его с женщиной, одарённой исключительными и необыкновенными способностями. Наряду с этими достоинствами она страдала также и некоторыми серьёзными личными недостатками, но, даже оставаясь такой, как есть, она была единственной, кто мог бы справиться с возложенной на неё работой, ибо она не имела себе равных среди остальных живых людей.

Мы направили её в Америку, свели их вместе — и опыт начался. С самого начала и ей, и ему было ясно дано понять, что действовать они будут целиком на свой страх и риск. Но оба они вызвались участвовать в эксперименте, и при этом некая награда была им обещана лишь в весьма отдалённом будущем — как говаривал К.Х., так солдаты добровольно идут на смерть. Все эти шесть с половиной лет они не прекращают борьбы с такими препятствиями, которые уже отпугнули бы любого, кто не действовал бы с решимостью человека, ставкой для которого в этих неимоверных отчаянных усилиях является собственная его жизнь и всё самое для него дорогое, что только есть на свете.

Общий результат их действий, однако, не смог оправдать надежд тех, кто изначально поддерживал этот опыт, хотя по некоторым направлениям был достигнут вполне ощутимый успех. Через несколько месяцев испытательный срок подойдёт к концу. Если к тому времени позиция Общества по отношению к нам — так называемый вопрос о "Братьях" — не будет окончательно определена (то есть вопрос этот должен быть либо изъят из программы Общества, либо внесён в неё исключительно на наших условиях), то больше никто не услышит ни слова ни от одного из Братьев — больших или малых, каких угодно цветов и оттенков, любых уровней и степеней. Мы исчезнем из общественного поля зрения — растаем, как туман, над морской гладью. И лишь тем, кто каждым своим поступком доказал верность самим себе и преданность Истине, будет позволено сообщаться с нами и дальше. Но даже они, начиная с председателя Общества и ниже, должны будут связать себя самой торжественной клятвой, обязуясь хранить в будущем нерушимое молчание о нас, о Ложе и о положении дел в Тибете. Хранить его они должны будут, даже когда их будут расспрашивать ближайшие друзья, и даже в тех случаях, когда их молчание может бросить тень сомнения в подлинности того [тех феноменов — перев.], что уже стало известно публике. В противном случае вся нынешняя деятельность будет свёрнута вплоть до начала нового семеричного цикла, когда — при более благоприятных условиях — будет, возможно, предпринята ещё одна попытка под тем же самым или при ином руководстве.

На мой скромный взгляд, эту нынешнюю брошюру сахиба Хьюма,[196] при всей её высокой интеллектуальной значимости, можно было бы и улучшить, и тогда она безмерно помогла бы придать необходимый поворот состоянию дел в Обществе. Если бы только он больше доверялся собственной интуиции — а она у него весьма сильна, когда он считается с ней — и меньше прислушивался бы к голосу того, кто, с одной стороны, ничуть не разделяет — как Вы, кажется, полагаете — общественного мнения, а с другой, не поверил бы и тысяче доказательств, даже будь они у него в руках, — то брошюра его вполне могла бы превратиться в одно из глубочайших произведений, рождённых нашим современным движением.

А к Вашим космологическим вопросам я обращусь, как только сброшу с себя груз более тяжёлых забот. Здоровья Вам и благоденствия.

М⸫

следующее письмо № 48         предыдущее письмо № 45

Письмо № 45[197]

От К.Х. Первое полученное письмо после возвращения его к жизни.

Февраль 1882 г.[198]

Я долго отсутствовал, Брат мой, странствуя в поисках наивысшего знания, а после долго набирался сил. Вернувшись к жизни, я был должен всё своё время отдать выполнению долга, а мысли — великой Задаче. Но вот со всем этим покончено: новогодние торжества[199] позади, и я снова прежний "Я". Впрочем, что есть такое это "Я"? Так, заезжий гость, а все заботы его — чистый мираж, манящий путника в бескрайней пустыне. . .

Как бы то ни было — у меня впервые выдалась свободная минута. И я хочу посвятить её Вам — человеку, внутреннее "Я" которого заставляет меня примириться с человеком внешним, слишком часто забывающим о том, что по-настоящему велик лишь тот, кто способен на безграничное терпение.

Оглянитесь вокруг, друг мой, и Вы увидите, что бурю в сердцах человеческих вызывают "три яда": гнев, алчность и невежество. А видеть истину людям вечно мешают пять омрачений[200]: зависть, страсть, малодушие, леность и неверие. И никак им не освободиться от мерзости своих закосневших в тщете и злобе сердец, никак не почувствовать ту их духовную часть, что таится внутри них самих. Почему бы не попытаться Вам высвободить себя из тех тенёт жизни и смерти, в которых запутались люди, и меньше лелеять в себе похоть и страсть — ведь так мы стали бы ближе друг другу? Вот юный Портмен[201] серьёзно помышляет о том, чтобы бросить всё и прийти к нам — стать, как он говорит, "тибетским монахом". В его голове удивительным образом смешиваются признаки двух совершенно разных понятий: "монаха" (ламы) и живого "лха" (Брата) — но, как бы то ни было, пусть дерзает.

Да что там говорить — только теперь я и способен по-настоящему продолжать нашу переписку. В то же самое время, скажу я Вам, обмениваться письмами с Вами мне теперь гораздо труднее, чем было раньше, хотя внимание моё к Вам не только не ослабло — чего Вы опасались, — а заметно возросло, и оно никогда не ослабнет, если только поводом к этому не станут Ваши собственные поступки. Да, Вы постараетесь не создавать подобных препятствий — о том мне хорошо известно, но человек, живя в атмосфере своей среды, оказывается, в конечном счёте, жертвой собственного окружения. Бывает, мы и сами мечтали бы завязать дружбу с тем или иным человеком, к которому питаем интерес, но совершенно бессильны это сделать — это всё равно что с берега моря видеть, как в бушующих волнах из последних сил пытается удержаться на плаву Ваш друг, и нет рядом лодки, чтобы спасти его, а собственную Вашу силу вдруг парализует какая-то более могучая рука, которая не позволяет Вам броситься на помощь. Да, знаю, о чём Вы сейчас подумали. . . но дело не в этом.

Не вините святого за то, что он строго выполняет свой долг перед человечеством. Если бы не Коган и не его усилия ввести всё в свои берега, то Вы сейчас не читали бы очередного письма от своего загималайского корреспондента. Мир равнин несовместим с миром гор — это Вы знаете. Не знаете Вы лишь того, какой вред наносите неосторожно брошенными словами. Хотите пример? Вспомните, как Вы разозлили С[тейнтона] Мозеса своим неблагоразумным письмом, в котором приводили ad libitum[202] и с легкомысленностью, чреватой самыми губительными последствиями, те фрагменты моего письма, где я говорил о нём. . . Так была произведена на свет причина, а теперь она принесла свои плоды: С.М. не только сам совершенно отдалился от Общества, в котором целый ряд членов продолжают верить нам, но в глубине души он ещё замыслил и окончательно уничтожить весь Британский филиал. Сейчас создаётся некое психическое общество, и к этому предприятию ему удалось привлечь Уайлда,[203] Мэсси и других. А сказать мне Вам, какое будущее ожидает это новообразованное общество? Оно будет расти, развиваться и расширяться, пока окончательно не поглотит Лондонское теософское общество, которое сначала утратит своё влияние, а потом и своё имя, и тогда само понятие "теософия" канет в Лету. И всё это — творение Ваших собственных рук, ведь именно лёгким движением Вашего пера были произведены на свет нидана и тендрел,[204] "причина" и её "следствие" — и семилетний труд, все непрестанные и неустанные усилия создателей Теософского общества пойдут насмарку, перечёркнутые уязвлённым самолюбием медиума.

Одним этим шагом Вы незаметно воздвигаете пропасть между нами. Но зло ещё можно остановить — пусть Общество хотя бы сохранит своё название и просуществует так до того дня, пока туда не придут новые люди, с которыми мы могли бы работать de facto, а, создав противодействующую причину, мы, возможно, спасём положение. Мостик через эту пропасть может быть переброшен только рукой Когана, но первый камень в его постройку должен быть заложен именно Вашей рукой. Как Вы собираетесь это делать? Как Вы можете это сделать? Хорошенько подумайте, если Вы хотите и дальше поддерживать с нами связь. Им[205] нужно нечто новое. Что-то вроде обряда, который заинтересовал бы их. Посоветуйтесь с Субба Роу, с А. Шанкарьей, наиб-деваном[206] штата Кочин. Внимательно прочитайте его брошюру, отрывки из которой Вы найдёте в последнем номере "Теософиста" (см. "Оккультное франкмасонство в свете новых данных", с. 35).[207]

Я могу подойти ближе к Вам, но Вы должны привлечь меня очищенным сердцем и постепенно укрепляющейся волей. Адепт, как стрелка магнита, всегда поворачивается в ту сторону, откуда испытывает притяжение. Разве не этот закон управляет развоплощёнными принципами? Так почему бы ему не воздействовать и на живых людей? Поскольку связи, соединяющие друг с другом телесных людей, слишком слабы для того, чтобы притянуть к себе "души" ушедших — если только между ними не возникает такого взаимного притяжения, которое не умирает и сохраняется в виде силы, действующей в некой области, находящейся внутри земной сферы, — то поэтому ни их простые призывы к дружбе, ни даже увлечённый интерес не способны привлечь к ним такого "лха", который достиг состояния, позволяющего ему прийти к тому, кого оставил [в миру], пока он не встретит параллельного встречного движения. М⸫ говорил Вам сущую правду, когда объяснял, что источником вдохновения для него всё больше становится любовь к человечеству в целом, и, если тот или иной отдельно взятый человек хочет обратить его внимание на себя, он должен перебороть все рассеивающие факторы ещё более могучей силой.

Всё это я говорю Вам не оттого, что Вам никто ещё ничего подобного не говорил, а оттого, что я ясно читаю в Вашем сердце и замечаю в нём тень печали — чтобы не сказать разочарования. У Вас была переписка и с другими корреспондентами, но и она не принесла Вам полного удовлетворения. А потому мне хочется этим письмом порадовать Вас и поддержать в Вас бодрость духа. Все Ваши устремления, все искания Ваши и сомнения — всё это не осталось без внимания, мой добрый и верный друг. Всё это Вы вписали в нетленную Летопись Учителей. В ней зафиксированы каждый Ваш поступок и каждая Ваша мысль, и пусть даже Вы не являетесь чела, как Вы сказали Брату моему, Морье, и даже не "подопечным" — в том смысле, в каком понимаете это слово — Вы, тем не менее, уже вступили в круг нашей деятельности, Вы уже пересекли ту мистическую черту, что отделяет Ваш мир от нашего, и теперь уже, независимо от того, будете ли Вы стойко продолжать работать с нами и дальше и сможем ли мы когда-нибудь позже выглядеть в Ваших глазах ещё более живыми реальными существами или исчезнем из сознания Вашего подобно ночным видениям — быть может, даже жутким кошмарам — Вы всё равно теперь уже один из нас. Ваше скрытое "Я" уже оставило своё отражение в нашей Акаше. Природа Ваша принадлежит Вам, сущность же Ваша, эссенция, — отныне наше достояние.

Пламя огня — не то же самое, что и полено, послужившее ему топливом на короткое время. По окончании Вашей жизни — а она не более, чем мимолётный призрак, — мы больше не встретимся с Вами в своих грубых рупах, но неизбежно свершится одно: Ваша встреча с нами в Истинном Бытии. Да-да, мой добрый друг, это воистину так: Ваша карма — это уже и наша карма, ибо Вы день за днём, час за часом впечатывали её в страницы той книги, что хранит в себе мельчайшие подробности жизни каждого, кто вступает в наш круг, и только эта карма и начинает определять всю Вашу личность, едва Вы переступаете черту. В мыслях своих и поступках, при свете ли дня или в ночных душевных терзаниях Вы пишите историю своих желаний и своего духовного развития. Это делает каждый, кто идёт к нам, движимый искренним желанием стать одним из наших сподвижников — он сам "осаждает" на страницы той книги все новые записи о себе тем же самым способом, каким пользуемся и мы, когда пишем свои замечания в ваших запечатанных письмах, на неразрезанных страницах книг и в корректурах брошюр (перечитайте страницы 32 и 35 присланного Олкоттом "Отчёта"). Всё это я говорю одному только Вам, а потому ни одно моё слово не должно всплыть в какой-нибудь новой брошюре из Симлы.

Все последние месяцы, особенно по ночам, когда усталый Ваш мозг погружается в оцепенение сна, душа Ваша нередко ищет меня, и поток Вашей мысли бьётся о мои защитные барьеры Акаши — словно волны, что мягко накатывают на прибрежные скалы. Чего жаждет это нетерпеливое "внутреннее Я", с чем оно так упоённо мечтает соединиться? — К тому не пускает его мирской хозяин, телесный человек: узы жизни всё ещё прочны, как стальные цепи. Да, какие-то из них поистине святы для Вас, и никто никогда не попросит Вас их разорвать. Там, внизу, и лежит столь дорогое Вашему сердцу поле деятельности — там и пользы Вы можете принести больше всего. Наше же покажется человеку с прагматической жизненной хваткой лишь ярким призраком, и если Вы являете собой в некотором смысле случай исключительный, то именно потому, что природа Ваша черпает вдохновение из источников, более глубоких, чем те, что питают людей, по-прежнему оценивающих всё в мире лишь с точки зрения бизнеса и прибылей и красноречие которых исходит из ума, а не из сердца, ни разу в жизни не испытавшего единения с чистым сердцем Татхагаты,[208] наполняющим мир таинственным светом.

Если Вы редко получаете весточки от меня, то не разочаровывайтесь, Брат мой, а просто скажите себе: "В том моя собственная вина". Природа соединила все части своего Царства воедино тончайшими нитями магнетической симпатии: даже между звездой и человеком существует взаимная связь. Мысль способна мчаться быстрее электрического флюида, а потому мысль Ваша всегда найдёт меня, если направившие её помыслы будут чисты — так же, как и моя мысль всегда найдёт, находила и нередко впечатывалась в ум Ваш. В разных циклах активности мы можем двигаться порознь — но никогда между нами не будет глухой стены. Как житель гор способен с высоты родных вершин разглядеть во мраке долины отдельный огонёк, так и каждая яркая мысль в Вашем сознании, Брат мой, блеском своим привлечёт внимание Вашего далёкого друга и корреспондента. Если таким образом мы способны в призрачном мире — в Вашем и в нашем, простирающемся вне священных пределов, — обнаруживать своих естественных союзников и закон повелевает нам обратиться к любому, в ком мерцает хотя бы слабая искорка подлинного света "Татхагаты", то Вам-то привлечь нас к себе будет несказанно проще. Постарайтесь понять то, о чём я Вам сказал, и тогда Вас никогда больше не удивит приём в Общество людей, которые зачастую могут быть Вам неприятны. "Не здоровые имеют нужду во враче, но больные"[209] — такова аксиома, из чьих бы уст она ни исходила.

А теперь позвольте попрощаться с Вами до следующего письма. Не терзайте себя мрачными предчувствиями, если дела пойдут не так, как подсказывает Вам мирская мудрость. Отбросьте сомнения, ибо сомнения такого рода способны только лишать присутствия духа и сводить на нет всё достигнутое. Сохранять в себе бодрую уверенность в своих силах и надежду — это совсем не то, что поддаваться бестолковому слепому оптимизму: мудрый не станет бороться с несчастьями раньше времени. Да, тучи действительно сгущаются на Вашем пути — они собираются вокруг Джекко.[210] Тот, кому Вы так доверялись — а ведь я рекомендовал Вам лишь работать с ним, но не раскрывать всего того, что должно храниться у Вас глубоко в груди под замком, — сейчас оказался под дурным влиянием и может вполне обратиться в Вашего врага. Вы правильно поступаете, пытаясь освободить его из-под этого влияния, которое чревато большим злом и для него самого, и для Вас, и для Общества. Его могучий ум, омрачённый собственным тщеславием, под действием приворотов другого ума, более слабого, но более хитрого, сейчас словно околдован. Но Вы легко распознаете ту злую силу, что стоит за обоими и использует их как орудия для исполнения собственных подлых замыслов. Возможную катастрофу ещё можно предотвратить, но для этого понадобится удвоить бдительность и укрепить волю у добропорядочных друзей S.B.L.[211] А значит, начинайте действовать — если желание у Вас ещё не пропало — чтобы отвести удар в сторону, ибо если он будет нанесён, то пострадаете и Вы, и тогда Вас не смогут спасти даже самые энергичные усилия моих Братьев. Начатое Дело не остановить — и сизифов камень ещё отдавит немало ног его противникам.

Ещё раз прощайте, мой друг — надолго или нет, это уж Вам решать. Меня же зовёт мой долг.

Верный Вам

К.Х.

следующее письмо № 44         предыдущее письмо № 13

Письмо № 46[212]

Получено в Симле, 1882 год[213]

Буду премного благодарен Вам, любезный сахиб Синнетт, если Вы окажете мне одну личную услугу. Дело в том, что К.Х. — йогин-архат слишком высокий и совершенный для того, чтобы заниматься подобными вопросами, но необходимо остановить ту руку, которая, не смущаясь прежними неудачами, с завидным упорством всё ещё пытается ухватить тибетского яка за шею и пригнуть его к земле, чтобы нацепить на него свой хомут. В этом случае мне не остаётся ничего другого, как ещё раз выйти на натакашалу,[214] чтобы прекратить этот спектакль, который даже нам со всем нашим терпением, кажется, начинает надоедать. Я не могу воспользоваться Вашим добрым советом и лично обратиться с этим к м-ру Хьюму, написав ему письмо своими самыми ярко красными чернилами, ибо это означало бы распахнуть дверь для новой бесконечной переписки — от подобной чести я, пожалуй, откажусь. Поэтому я и обращаюсь к Вам.

Я посылаю Вам телеграмму и ответ на неё на обороте.[215] Внимательно прочитайте. О чём, вообще, он ведёт речь? Очевидно, что избытком почтительности он не страдает, да никто от него этого и не требует и никому нет до неё никакого дела! Но я-то полагал, что в его голове, способной вместить всё что угодно, сохранился хоть какой-то уголок для здравого смысла. И здравый смысл должен был бы ему подсказать, что мы либо действительно те, за кого себя выдаём, либо нет. В первом случае слухи о наших способностях, как угодно преувеличенные, всё же должны иметь под собой реальное основание. Если же знания наши и прозорливость ничуть не превосходят его собственные, то, значит, мы просто мошенники и самозванцы, и чем раньше он расстанется с нами, тем будет лучше для него самого. Но что если мы действительно, хотя бы чуть-чуть, представляем собой именно тех, за кого себя выдаём, то, значит, он ведёт себя, как дикий осёл. Пусть он не забывает, что мы — не индийские раджи, которые и шагу ступить не могут без советов своих политических нянек, айя, и ходить по струнке перед ним мы не собираемся. Общество было учреждено, начало работать и — с ним ли или без него — оно будет действовать и дальше, так что пусть он сам решает, оставаться ему в Обществе или нет.

Помощь его, с которой он так навязывается нам, вполне в духе испанских странствующих рыцарей, которые вынимают свой меч из ножен, чтобы защитить путника одной рукой и схватить его же за горло другой, и она до сих пор, как я нахожу, была не слишком полезна для Общества. Большой пользы от неё, во всяком случае, не ощутила основательница Общества, которую он, к слову сказать, едва не угробил в прошлом году в Симле да и теперь преследует с свирепостью смерти, превращая кровь её в водицу и беспощадно выгрызая у неё печень.

Поэтому я просил бы Вас дать ему ясно понять, что будем ему весьма признательны, если он займётся своим Эклектическим обществом, а Головное общество разберётся в себе без него. Советы его и помощь редактору "Теософиста", несомненно, были весьма ценны, и она питает к нему чувство искренней благодарности за вычетом той значительной части, которая приходится на Вашу долю. Но, позвольте заметить, следует проводить разграничительную черту между указанным редактором и нами — ибо мы вовсе не тройня тибетцев, за которую он, по-видимому, нас принимает. А потому пусть даже мы и являемся тёмными дикарями и азиатами в его воображении (а каждый волк сам хозяин себе в собственном логове), мы оставляем за собой право самим решать, как нам лучше поступать, и при всём нашем к нему почтении должны отказаться от его предложения служить у нас капитаном, способным провести наш теософский корабль даже через "океан мирской жизни", как он изволил метафорически высказаться в своей шлоке.

Под благовидным предлогом спасения положения дел с британскими теософами мы предоставили ему возможность изрядно порастратить свой запас враждебности к нам в отделении нашего же собственного Общества и перестать изображать нас во всех самых жёлчных красках, какие только способны утолить его неуёмную гордыню, — чего же более? Как я велел нашей Старушке телеграфировать ему в ответ, он далеко не единственный умелый мореход в этом мире: он хочет безопасно миновать рифы у берегов западного мира, наша же забота — благополучно уберечь свою ладью от грозных песчаных отмелей восточных морей. Он что же, и в самом деле намерен навязывать нам свою волю и указывать всем, от Когана до Джуала Кхула и Деба, что мы должны и чего не должны делать? О Рама, Рама и святые наги! После стольких веков свободного существования мы должны теперь склониться перед волей чужестранца, стать пешками в руках симлийского наваба[216]? Мы что, ватага беззащитных мальцов, готовых присмиреть при виде грозной линейки школьного учителя-пелинга?. . .

Как бы он ни дулся, прошу Вас передать ему всё, что услышали от меня, и скажите ему, что это именно я просил Вас передать ему мой ультиматум: если только он не прекратит всю эту возню раз и навсегда, то я положу конец вмешательствам его со всей его мудростью в нашу отсталую жизнь и работу Головного общества. Не позволю ему я больше и изливать свою злость на того, кто не несёт никакой ответственности за всё, что нам угодно делать или говорить — на женщину, состояние которой стало столь же опасным, как и в 1871 году, и я снова вынужден забрать её к себе именно тогда, когда она больше всего нужна на своём месте, в штаб-квартире Головного общества, из-за опасения, что она может просто рассыпаться в прах. А это состояние её, вечно обеспокоенной за будущее Общества, вызвано именно его последними действиями и — ручаюсь Вам — если не целиком, то отчасти его поведением в Симле.

Если Вы не согласитесь помочь, то вся забота о состоянии дел в Эклектическом обществе и о его будущей судьбе, падёт на одного лишь Кутхуми. Если же, невзирая на мои советы и явное недовольство Когана, он [К.Х. — перев.] будет упорствовать и дальше, продолжая делать из себя посмешище и жертвуя собой ради человека, являющегося в определённом смысле злым гением Общества, — ну что ж, это его дело, но только без меня.

Верным Вам другом я останусь навсегда, хотя намедни Вы и выступили против меня. Мы испытали Ферна, и он на поверку оказался в душе чистейшим дугпой. Поглядим, поглядим, но надежды мало, даже несмотря на его блестящие способности. Шепни я ему лишь слово: обмани своих родных отца с матушкой, он, не задумываясь, был бы готов добавить к ним и всех остальных своих кровных предков. Порочная, порочная натура — никакой ответственности и в помине. О, люди Запада, и вы ещё хвалитесь какой-то своею нравственностью!

Да уберегут светлые коганы и Вас, и Ваших близких от близящегося зла — вот чего искренне желает Вам друг Ваш М⸫.

М⸫

следующее письмо № 24а         предыдущее письмо № 112

Приложение к письму № 46

ТЕЛЕГРАММА[217]
Кому:  А.О. Хьюму
Замок Ротни, Джекко, Симла
От:  Е.П. Блаватская
Бомбей, Байкулла

Получена: Симла, 5.9.82.

У них порядки другие — не как у нас. Братьям, может быть, и всё равно, но они не посмеют пойти против древнейших правил. С протестом выступили два чела Когана, ещё десять подписали, Субба Роу — первым.[218] Опасные эксперименты.

Ответ на обороте.

Любезная Старушка!
Только что получил — не уверен, что понимаю, о чём идёт речь. Если Братья так слабо соображают, что позволяют не только Вам, но и всем своим чела настолько одинаково неверно толковать смысл, дух и практическое значение вещей, что выступают с протестом против того, за что должны быть благодарны, то понимаю — дело это безнадёжное. Я сдаюсь. Как может пускаться в плавание корабль, когда капитан его незнаком с искусством мореходства — пусть даже он и чрезвычайно силён в области химии. Обществу не помогут никакие великие способности и достоинства Братьев, коли они, капитаны, настолько несведущи в жизни, что неспособны справиться с плаванием по океану мирской жизни, на что, похоже, и указывает данный случай. Пока.

Всегда Ваш,
А.О. Хьюм

Письмо № 47[219]

Получено в Аллахабаде, 3 марта 1882 г.

Ответ на моё[220] возражение против отношения к Европе

(через Дамодара)

Так Вы говорите, я ничего не понимаю в ваших английских порядках? А я Вам скажу, это Вы не разбираетесь в наших тибетских обычаях, и мы будем в расчёте, обменяемся астральным рукопожатием над барнавеем[221] и на том порешим.

Фрагмент Письма № 47 Махатмы М⸫

Наша старушка? Конечно же, она будет вне себя — но кому какое дело? От неё, впрочем, всё держат в секрете. Она и без того глубоко несчастна, так к чему ей добавлять новые страдания?

Кук[222] — это положительно насос, перекачивающий через себя всю грязь, какую только может собрать, поршни у него работают без остановки, и чем скорее он их обездвижит, тем будет лучше для него.

Последнее же Ваше письмо менее всего напоминает "прошение", это скорее протест, почтенный мой сахиб, и в голосе этом явственно звучит воинственный шанкх[223] моих раджпутских предков, совсем не похожий на милое журчание слов задушевного друга. И, ручаюсь Вам, это мне гораздо ближе по душе. Здесь слышен тон искренней откровенности. А поэтому давайте спокойно разберёмся. Да, голос Ваш звучит, возможно, и резко, но в сердце своём Вы сохраняете прежнюю теплоту и заканчиваете свою речь словами: "Независимо от того, утвердите Вы или нет то, что мне представляется верным решением", Вы остаётесь верным нам и проч.

Конечно, Европа велика, но ведь мир ещё шире. Солнце теософии должно светить всем одинаково, а не кому-то в отдельности. Вы не можете даже вообразить себе весь истинный масштаб нашего движения, и деятельность нашего Т.О. составляет лишь часть аналогичной работы, что тайно ведётся сейчас во всех уголках мира. И даже в Т.О. существует отделение, которым руководит наш греческий Брат, — но об этом в Обществе не догадывается ни одна душа, за исключением нашей "старушки" и Олкотта: и даже последний знает лишь о том, что оно неким образом действует, и время от времени он выполняет мои указания в этой связи.

Тот цикл, о котором я говорил, относится ко всему этому движению. Не волнуйтесь, за Европой найдётся кому приглядеть. Но свет к ней придёт совсем не так, как Вы, вероятно, ожидаете. Спросите у своего серафима — К.Х., — он Вам может рассказать об этом более подробно.

Вот Вы говорите о Мэсси и Круксе.[224] Но неужели Вы не помните, что четыре года тому назад Мэсси уже предлагали возможность стать во главе движения в Англии, но — он отказался. На его место из еврейского Синая был вытащен и поставлен этот мрачный идол, Уайлд,[225] и вот теперь движение оказалось начисто закрыто для нас — а всё из-за велеречивых христианских его разглагольствований и бредового фанатизма. Наш Коган запретил нам даже думать о каком-либо участии в нём. Благодарить за это Мэсси должен только себя одного — так ему и можете передать.

К сегодняшнему дню Вам следовало бы узнать нас получше. Мы советуем — и никогда не приказываем. Но мы действительно умеем влиять на отдельных людей. Поройтесь-ка, если хотите, в спиритуалистической литературе, выходившей до 1877 года.[226] Поищите-ка и попробуйте найти в ней хоть одно-единое упоминание об оккультной философии, об эзотерических знаниях или о чём-то ещё в этом роде — обо всём, что глубоко пропитало собой духовное движение наших дней. Вы поспрашивайте, поинтересуйтесь, и тогда Вы поймёте: даже само слово "оккультизм" было настолько никому не известным в Америке, что, как мы видим, этот вещающий медиум, многомужняя Кора Тэппэн,[227] в одной из своих лекций заявила — ей, медиуму, было внушено так заявить, — будто само это слово является не чем иным, как изобретением теософов, тогда только начинавших свою деятельность, и будто бы никто никогда не слышал таких слов, как элементарные духи или "астральный свет" — ну, может быть, кроме нефтепромышленников[228] и т.д. и т.п. Хорошенько проверьте все эти факты и сопоставьте один с другим. Это был первый брошенный нам [спиритуалистами — перев.] боевой клич, и битва эта, яростная и беспощадная, продолжалась вплоть до отъезда в Индию. Указывать на Эдисона, Крукса или Мэсси — значит хвалиться тем, что никогда не может быть подтверждено явными доказательствами.[229]

Вот Вы говорите Крукс — но разве он своим открытием "лучистой материи" не привёл науку фактически к признанию наших законов? Что как не оккультное по своей сути исследование привело его к этому открытию в первую очередь? Вы ведь знаете лишь обо мне да о К.Х. — и всё. А что Вам известно о Братстве в целом и его разветвлённой организационной структуре?

Нашу "Старушку" обвиняют в неправдивости, в неточности. "Не задавай вопросов — не услышишь лжи".[230] Ей просто запрещено разглашать то, что она знает. Вы можете резать её на куски — она вам всё равно ничего не скажет. Более того, ей было велено в необходимых случаях даже вводить людей в заблуждение. Да случись ей родиться лгуньей по натуре — она и горя бы сейчас не знала, а имя её гремело бы по всему миру. Да не тут-то было, любезный сахиб, — кем уродился, на то и сгодился! Уж слишком она прямодушна, нет в ней ни капли притворства, ложь и лицемерие ей чужды — вот потому она и несёт свой тяжкий крест изо дня в день.

Постарайтесь, достопочтенный сударь мой, не спешить со скороспелыми выводами. Мир не сразу строился да и у яка хвост не за один год отрос. Пусть уж эволюция течёт, как течёт, — а то, глядишь, она и пойдёт совсем не в ту сторону и наплодит нам разных чудовищ: нам ведь только дай власть в руки!

Мэсси, кажется, поговаривает о поездке в Индию? А вдруг, приехав сюда, он сделает всё, как надо, пройдёт необходимое обучение и будет отправлен назад с особым наказом? А вдруг Крукс и Эдисон изобретут ещё что-то новое? Вот потому я и говорю Вам: "Не спешите". Кто знает, что может случиться в ноябре? В Вашем представлении положение дел сможет позволить нам привести в действе свою "угрозу" "запереть двери" — нам же всё может представляться в совершенно ином свете. Давайте каждый из нас в меру своих сил будет заниматься своим делом. Существуют разные циклы: из 7, 11, 21, 77, 107, 700, 11000, 21000 лет и т.д. А несколько отдельных циклов могут слагаться в какие-то более длительные циклы и проч. Так что всему своё время, а летописная книга меж тем ведёт всему строгий учёт.

Вот только глаз надо держать востро: борьба между дугпами и гелугпами идёт далеко не в одном только Тибете — поглядите на то, какие мерзости они вытворяют в Англии среди "оккультистов и ясновидящих"! Вы только вслушайтесь в то, что говорит Ваш знакомец Уоллес[231]: как истинный "иерофант" "левой руки" он проповедует идею венчания "души с духом" и переворачивает всё вверх дном, пытаясь доказать, будто каждый иерофант-практик обязан, по крайней мере, быть повенчан с духом — а если по каким-то причинам он не может этого сделать физически, то возникает великая опасность смешения сил божественных и сатанинских! Говорю Вам: шаммары[232] добрались уже и туда, и плоды их тлетворной работы мы наблюдаем повсюду на своём пути. И не считайте всё это лишь метафорами, всё это — истинная правда, и в этом Вы однажды сможете убедиться и сами.

Зачем в очередной раз нам возвращаться к сумасбродным выходкам Олкотта и толковать о том, насколько выше стоит Англия над Америкой? Всё верное в Ваших суждениях мы и так признаём, и для нас это никакая не новость, но Вы даже не представляете себе, до какой степени то, что режет Вам глаз, — сущий пустяк и вздор, это всё равно что отсвет тонкой свечи в глубине вод. Смотрите, в один прекрасный день мы можем поймать Вас на мыслях и поставить Вас на место Олкотта — а его мы заберём к себе, о чём он и сам мечтает все последние годы. Мученичеством можно восхищаться, можно его порицать, но гораздо труднее терпеть страдания самому. Не найти в мире женщины, которой выпало бы столько несправедливых обвинений, как Е.П.Б. Поглядите на эти бесчестные, оскорбительные письма, которые она получает из Англии для публикации в журнале, — все они направлены против неё самой, против нас и против Общества. Вы, впрочем, можете счесть их просто недостойными.

Что же касается тех "Ответов корреспондентам", что вышли в Приложении к журналу,[233] то написаны они лично мною. Поэтому не вините её. Мне хотелось бы знать Ваше откровенное мнение о них. Может быть, она сама справилась бы с ними лучше, как Вы думаете?

М⸫

следующее: образец почерка М⸫         предыдущее письмо № 48

Письмо № 48[234]

Получено в Аллахабаде, 3 марта 1882 г. [235]

Добрый друг мой, ну конечно же, я "знаю". Зная всё и без Ваших слов, я с величайшей радостью — имей я только право хоть каким-либо образом влиять на Вас — ответил бы Вам: "Тем, что тебе известно, поделишься со мной в один прекрасный день". Когда и как — "не мне об этом говорить, не мне об этом ведать", ибо только Вы — да-да, Вы один — и ткёте собственную судьбу. Быть может, это случится скоро, а может, — никогда: но всё равно, зачем "кручиниться" и даже сомневаться? Поверьте, мы ещё можем соединиться на этом многотрудном пути. Пути наши ещё могут сойтись: но, как бы там ни было, пролегать они должны лишь в тех пределах, что очерчены "твёрдыми, как адамант, скалами — нашими оккультными правилами" — и никогда не снаружи, как бы горько мы ни стенали и ни сетовали по этому поводу. Нет, никогда больше мы уже не сможем двигаться — даже крепко схватившись за руки — по той широкой проезжей дороге, по тому запруженному разношёрстным людом тракту, что опоясывает это кольцо с внешней стороны: по той дороге, на которой сегодня толпятся, расталкивая друг друга локтями, все эти спиритуалисты и мистики, пророки и ясновидцы. Да-да, воистину, вся эта пёстрая толпа кандидатов может сколько угодно кричать: "Вечность, явись нам! Сезам, откройся!" Он не откроется им никогда — пока шагают они по пути, лежащем вне наших правил. И тщетны усилия всех ваших современных пророков и пророчиц: всё, что им случается углядеть в этих скалах, то — лишь глухие трещины и щели, не ведущие никуда. Но, даже и оказавшись внутри, напрасно радуются они, во всеуслышание возглашая: "Эврика! Вот оно, Откровение от Господа!" Ибо всё вовсе не так. Ничего они на самом деле не обрели — лишь потревожили мир летучих мышей, чуть более зрячих, чем нарушители их покоя — а те, ощущая круженье вокруг, зачастую принимают их за ангелов — ведь у летучих мышей тоже есть крылья!

Нет-нет, друг мой, сомненья нет: не у подножья, а лишь с самих вершин этих "адамантовых скал" только и можно созерцать Истину целиком — охватив своим взором всю безграничную ширь горизонта. Вам может показаться, будто скалы Вам мешают, будто они стоят на Вашем пути, не давая идти вперёд, но так происходит лишь потому, что Вы пока ещё не только не понимаете, но даже не догадываетесь о подлинном смысле этих законов и того, как они действуют на самом деле. Вот потому-то они и представляются Вам столь холодными, бесчувственными и эгоистичными, хотя в душе своей Вы интуитивно и признаёте: они — не что иное, как плод вековой мудрости. Однако стоит лишь начать послушно следовать им, как окажется, что мало-помалу их вполне возможно согласовать с вашими желаниями, и законы станут послушно отвечать на все ваши запросы. Тот же, кто когда-либо позволял себе грубо нарушить их, всегда становился самой первой жертвой собственного проступка — и тогда он рисковал утратить собственную, столь тяжко завоёванную награду: свою долю бессмертия и там, и здесь.

Помните: слишком напряжённое ожидание — дело одновременно и тягостное, и опасное. Каждое чуть более горячее или чуть убыстрённое биение сердца уносит с собой изрядную толику жизни. Страсти, волнения — всего этого должен сторониться человек, стремящийся к знанию, ибо они "тайной силой своей поедают земное тело, а тот, кто желает достичь своей цели, должен оставаться холодным". Даже в своё желание достичь цели он не должен вкладывать слишком много горячности и страсти: иначе само это желание перечеркнёт возможность его исполнения — в лучшем случае отдалит и задержит его. . .

В готовящемся номере[236] Вы обнаружите две статьи, которые Вам необходимо прочесть. Не стану говорить Вам, почему — оставляю это Вашей интуиции. Как обычно, речь идёт о границах откровенности, которую может позволить себе автор. Однако в данном случае я решил оставить всё так, как есть, поскольку если кто из читателей и догадается о заключённом в обеих статьях скрытом смысле, то, пожалуй, только Вы один. И таких ключевых моментов немало, вот почему я и обращаю Ваше внимание на эти две статьи: "Эликсир жизни" и "Философия духа" У. Оксли.

Первая из них полна столь туманных намёков и объяснений, что напоминает, знаете, таких людей, что могут подойти к вам сзади, хлопнут вас по спине и тут же отбегут в сторону. Да, вне всякого сомнения, статья эта с её рассуждениями принадлежит к числу таких редчайших "удач, счастливых случаев", которые являются к человеку, "аки тать в нощи", когда тот спит, но, не найдя никакого отклика, уходят прочь, упущенные навсегда — а ведь ровно об этом Вы и пишете с сожалением в своём письме Брату. На сей раз Вы предупреждены, мой добрый друг, так что не жалуйтесь потом.

Что же касается второй статьи, то написана она манчестерским пророком — Оксли. Не получив никакого отклика на свои обращённые к К.Х. призывы явиться к нему, он критикует — пока что довольно мягко — высказывания этой "Внутренней Силы": таким новым титулом он меня наградил, за что я ему весьма обязан. При виде этого весьма деликатно изложенного критического отзыва[237] наша легковоспламеняющаяся редактор не замедлила тут же взорваться. И успокоить её удалось лишь после того, как Джуал-Кхул, вместе с которым и была состряпана эта знаменитая рецензия (прочитай Вы её тогда, она никогда не увидела бы свет), получил разрешение под безобидным псевдонимом, "Обозреватель", ответить (заодно исправив некоторые свои ошибки) пророку в форме парочки вполне невинных примечаний.

При этом, должен сказать, из всех нынешних английских "пророков" У. Оксли — единственный, кто имеет хоть какое-то представление об истине, и потому, как никто другой, способен оказать действенную помощь нашему движению. Да, человек этот тот и дело сходит с верной дороги на обочину, то и дело сворачивает в сторону, полагая, что отыскал новую тропу, но каждый раз, обнаружив, что зашёл не туда, неизменно возвращается к движению в верном направлении. Должен признать, в том, что он пишет, то здесь, то там встречается немало здравых философских суждений, и, хотя история о "Бусирисе"[238] в его антропоморфическом изложении — это несусветный вздор; хотя санскритские слова в его передаче звучат совершенно неверно; хотя, судя по всему, у него весьма расплывчатые представления о том, что он называет "астро-масонской подосновой Бхагавадгиты" и "Махабхараты" — а оба эти произведения он со всей очевидностью приписывает одному и тому же автору, — тем не менее, он решительно и абсолютно единственный человек, кто в вопросе о том, что такое Дух, каковы его способности и функции после его первого отделения [от физического тела — перев.], которое мы называем смертью, имеет в целом если и не вполне верное понятие, то, по крайней мере, представление, весьма приближающееся к истине. Прочитайте эту статью, когда она выйдет, особенно абз. 3, колонка 1, с. 152 и далее — всё это Вы там найдёте. Тогда, может быть, Вам станет понятнее, почему я, не отвечая прямо на Ваш вопрос, вдаюсь вместо этого в рассуждения на тему, к которой Вы до сих пор не проявляли ни малейшего интереса. Посмотрите, какой смысл он вкладывает в термин "Ангел", попробуйте, следуя ходу его рассуждений, понять его мысль, выраженную столь неуклюже и при этом столь верно, и сопоставьте это с тибетским учением. Бедное, бедное Человечество, когда же истина откроется тебе во всём своём целостном и незамутнённом виде!

Смотрите, каждый из "избранных" всегда повторяет одну и ту же мысль: "Я один излагаю Истину. В словах моих нет ни одного пробела, ничто не упущено. . ." Да, верно, ни одного пробела — но лишь на этой одной-единственной конкретной странице, открывшейся перед ним, которую он один только и считывает из бесконечного тома "Духа Откровения", именуемого Провиденциальностью. Так почему же каждый из "Пророков" неизменно, из раза в раз забывает об этом важнейшем обстоятельстве: ведь как до этой отдельной страницы, так и после неё существует ещё неисчислимое множество других страниц, которые "пророк" ещё так и не научился расшифровать? Почему так повелось, что любой из таких "пророков" полагает себя альфой и омегой, началом и концом Истины?

Вот и С.М. пребывает в убеждении, что нет в природе таких "существ", как Братья, оно и заставляет его отвергать учение о нередкой аннигиляции, как и учение о существовании духов-элементариев и духов, никак не связанных с людьми. Мэйтленд и миссис К.[239] поведали как богооткровение — от имени самих Иисуса и Бога (и уже одно только это должно было бы разгромить аргументы + в пух и прах) — о том, что многие из так называемых "духов", управляющих медиумами и ведущих беседы с посетителями спиритуалистических кружков, это никакие не "развоплощённые" духи [людей — перев.], а не что иное, как "пламена": остатки собак, кошек и свиней, которым помогают общаться со смертными духи "деревьев", растений и минералов. Пусть и более туманные по сравнению с человеческими, осторожными высказываниями, якобы исходящими от +, учения эти, тем не менее, отличаются гораздо более здравым смыслом, чем всё то, что сказано на сегодняшний день медиумами, и я могу Вам объяснить, почему.

Когда "Пророчица"[240] утверждает, что "бессмертие гарантировано далеко не каждому", что "души иссыхают и затем исчезают", что им "свойственно от природы выгорать и рассеиваться" и т.д., то она излагает истинные и неопровержимые факты. А почему это так происходит? Да потому, что и Мэйтленд, и она сама — так же, как и весь их кружок, —  строгие вегетарианцы, тогда как С.М. употребляет в пищу мясо и не прочь отведать вина и других горячительных напитков. Вот потому-то спиритуалистам никогда и не найти таких медиумов и "пророков" (более-менее достойных этого звания), на которых можно было бы положиться и которым можно было бы доверять, до тех пор, пока они сами будут продолжать насыщать себя кровью животных и миллионами инфузорий, содержащимися в сброженных жидкостях. С момента своего возвращения я обнаружил, что не могу дышать — даже атмосферой штаб-квартиры! В дело должен был вмешаться М⸫ — ему пришлось заставить всех, кто живёт в здании, отказаться от мяса, и все они должны были пройти тщательную процедуру очищения, в том числе и с помощью различных дезинфицирующих средств, прежде чем я смог вернуться хотя бы к своей переписке. А ведь я, как Вы можете представить, и наполовину не столь восприимчив к тошнотворным эманациям, как восприимчивы к ним оболочки, заслуживающие хоть какого-то уважения, — я не говорю уже об истинном Присутствии, пусть даже о его "проекции". Пройдёт год-два, и я, скорее всего, снова погрубею. Но пока что для меня это невозможно — как ни старайся.

И вот теперь, после этого длинного предисловия, которое я изложил Вам вместо ответа, хочу задать Вам один вопрос. Вы ведь знаете С. Мозеса и знакомы лично с Мэйтлендом и мисис К. Кроме того, Вам ведь доводилось слышать и читать о множестве ясновидцев и прошлых веков, и наших дней, таких как Сведенборг, Бёме и других. Все они, как один, принадлежали к числу исключительно честных, искренних, разумных и образованных людей — даже учёные были в их числе. В дополнение же к этим их качествам у каждого из них есть или был свой собственный +, то есть "Хранитель" или "Наставитель" — он может выступать под каким угодно "тайным" или "мистическим" именем, — и главную свою задачу он видит в том, чтобы подробно описать своему духовному подопечному некую новую систему взглядов, которая охватывала бы собой все малейшие подробности мира Духа. А теперь скажите мне, друг мой, найдутся ли среди них хотя бы двое таких, кто сойдутся между собою во взглядах? И при том, что Истина — одна, и мы не говорим о каких-либо тонких различиях в их взглядах по отдельным мелким вопросам, они, как мы видим, не сойдутся между собой никогда даже по основополагающим проблемам, у которых не может быть двух решений — это как в вопросе "быть или не быть"?

Если суммировать их взгляды, то мы приходим к следующим выводам:

Все "розенкрейцеры", все средневековые мистики, Сведенборг, П.Б. Рэндольф,[241] Оксли и проч. и проч. утверждают: "на Востоке, в частности в Тибете и в Тартарии существуют тайные братства посвящённых, и только там можно обрести потерянное Слово (которое на самом деле вовсе и не Слово)". Они признают существование духов элементов-стихий и духов-пламен, которые никогда ещё (в нынешнем цикле) не воплощались в тело, и утверждают, что бессмертие не является безусловно гарантированным.

Медиумы же и ясновидящие (вроде С. Мозеса): "ни в Тибете, ни в Индии не существует никаких Братьев, а "потерянное Слово" находится на исключительном хранении у моего "Наставителя", который знает слово, но ничего не знает ни о каких Братьях. Бессмертие же гарантировано любому и каждому безо всяких условий, поскольку не существует никаких иных духов, кроме человеческих и развоплощённых" и проч. и проч. — то есть они излагают систему, категорически опровергающую первых и ни по одному пункту с ними не согласующуюся.

Если Оксли и миссис Х.-Биллинг[242] находятся в прямом сообщении с "Братьями", то С.М. отвергает саму подобную мысль. Если "Бусирис" понимается как некий "ангел" au pluriel,[243] то есть как Дух целого сонма духов (дхьян коганов), то + рассматривается как Душа одного-единственного развоплощённого провидца. Учения его выглядят вполне авторитетно, но мы всегда находим в них некую нотку неопределённости и сомнения: "Нам пока трудно сказать. . . ", "вызывает сомнения. . . ", "нам непонятно, на самом ли деле. . .", "кажется, как будто. . . ", "мы не вполне уверены" и т.д. Так может говорить лишь человек, находящийся в качественно обусловленном мире и обладающий лишь ограниченными средствами постижения абсолютного знания — но почему же столь осторожной и неопределённой фразеологией пользуется "Душа, слившаяся с Мировой Душой", "Духовный Провидец", коли истина ему действительно известна?

Почему, например, на её[244] прямое, смелое и вызывающее замечание: "Вам нужны объективные доказательства существования Ложи? Но разве у Вас нет +? Так спросите же у него, говорю ли я правду?" — но тот не отвечает (если допустить, что отвечает действительно +) ни да, ни нет? Почему бы ему не сказать, например: "бедняжка просто страдает галлюцинациями". Или в конце концов (в отсутствие третьего возможного варианта, если предположить, что С.М. всё-таки прав): "Всё, что она говорит, это злонамеренная ложь, она преследует такие-то и такие-то цели, а поэтому держите с ней ухо востро!"?

Зачем весь этот туман? — А вот зачем. Да-да, разумеется, "ему (+) ведомо всё" и "имя его да будет благословенно" и проч. Но сам-то он (С.М.) не знает ничего, потому что его "духи" (+), как ему представляется, то и дело напоминают ему: "Ты, кажется, неверно понял то, о чём мы тебе говорили. . . Противоречия взбалтывают весь твой ум и чувства, и вместо прозрачного медиума мы получаем мутного. . . Нам нужен ум пассивный, и без него действовать не можем. . ." (см. "Лайт" за 4 февр.).

Поскольку же нам не только не "нужен ум пассивный", а наоборот, мы ищем умы самые деятельные и способные сложить два и два, когда они уже твёрдо стоят на верном пути, то, если не возражаете, мы на этом закроем тему. Пусть ум Ваш самостоятельно решит эту задачку.

Да, я действительно доволен Вашей последней статьёй — правда, не думаю, что она придётся по вкусу хотя бы одному спиритуалисту. Философии и здравой логики в ней всё же гораздо больше, чем в дюжине их самых претенциозных публикаций. А факты — они придут позже. Так, мало-помалу то, что сегодня Вам представляется непонятным, окажется затем самоочевидным, и ещё не одна фраза, заключающая в себе мистический смысл, ясно засияет перед взором Вашей души, озаряя собой сумрак Вашего ума. Таков ход постепенного развития. Пару лет назад у Вас получилась бы, может быть, и более блестящая, но менее глубокая статья. А поэтому, любезный Брат мой, не пренебрегайте скромным и многажды охаянным журналом вашего Общества, и пусть не смущают Вас ни его странноватая и претенциозная обложка, ни содержащиеся в нём "кучи всякой дряни", — а эти "доброжелательные" и слишком хорошо известные Вам словечки не раз звучали в Симле. Пусть лучше внимание Ваше будет приковано к тем нескольким жемчужинам мудрости и оккультных истин, которые порой можно обнаружить под слоем "всякой дряни". Наверное, и принятые у нас порядки, и весь наш уклад могут показаться такими же странноватыми и нескладными — а то и похуже.

Прав Субба Роу, — и всякий мало-мальски знакомый с укладом жизни сиддха не может не согласиться с ним, когда он пишет на третьей странице своего незаконченного письма: на многих из нас ваши английские джентльмены смотрят, как на сумасшедших. Однако тот, кто стремится стать сыном Мудрости, должен уметь ясно видеть даже через подёрнутую рябью поверхность очевидного.

То же самое можно сказать и о бедном старом журнале. Вы только посмотрите на весь его вызывающе мистический внешний вид! В нём полно полиграфических дефектов и литературных погрешностей! Но при этом весь внешний вид его — самый лучший символ его внутреннего содержания: большая часть его оригинального материала подаётся в тщательно завуалированном виде на чумазых листах, тёмных, как ночь, из которых выглядывают серые точки, линии, слова и даже — предложения. Истинно мудрому, однако, эти серые просветы могут представляться и в виде глубокой аллегории: например, как проблески раннего рассвета на куполе восточного неба, которые пробиваются из глухого ночного мрака — заря, возвещающая начало некоего нового, более "духовно-интеллектуального" цикла. И, как знать, сколько людей ещё будут вновь и вновь обращаться к этому непопулярному журналу, листая его страницы и при этом ничуть не смущаясь его неказистым видом, нарочито усложнённым стилем и многими прочими его изъянами — и однажды всё-таки найдут в нём награду за все свои самоотверженные усилия! Рано или поздно, в его фразах вдруг зажжётся яркий свет, который прольётся и на этих людей, и какие-то давно не дававшиеся им проблемы вдруг предстанут перед ними в совсем новом свете. Да и Вы сами в одно прекрасное утро, вглядываясь в его кривые колонки, вчитываясь в то, что сегодня Вам представляется лишь неясными и пространными рассуждениями, зыбкими, как утренний туман, своим отдохнувшим после ночного сна умом вдруг, быть может, обнаружите в них решение того, что уже давно бродило у Вас в голове в виде смутной полудогадки; того, что Вам уже когда-то однажды привиделось во сне — и теперь, ещё раз припомненное, всё это впечатается в виде нестираемого образа, перейдя из Вашей внутренней во внешнюю память, чтобы не угаснуть более в ней никогда. Всё это возможно и вполне может случиться, ведь у нас всё устроено, как у "сумасшедших". . .

Так зачем же чувствовать себя "несчастным" и "разочарованным"? Мой добрый, мой верный друг, отсрочить исполнение надежды не значит утратить её навсегда. "Условия" могут измениться к лучшему, ибо и нам, как и призракам, нужны особые условия, без которых мы работать не можем. А потому это незначительное смущение Духа, которое сейчас садится на Вас, подобно густому облаку, опускающемуся на землю, может легко рассеяться под дуновением первого же благоприятного ветерка. Вместе с О. сейчас находится Бхавани Шанкар,[245] а он во многих отношениях сильнее и способнее Дамодара и даже нашего общего друга, представленного в "женском" обличье.

Нет, никто не станет отрывать Вас от учёбы: сначала Вы должны, как следует, усвоить азбуку, чтобы научиться читать дальше уже самостоятельно, и от Вас одного зависит, удастся ли Вам закрепить навсегда ту "прекраснейшую грёзу-видение", которая, как Вам сейчас представляется, ускользает от Вас прочь. . .

.  .  .  .  .  .  .  . [246]

. . . вся ситуация. Нет, я пока ещё не "серафим" — хотя бы потому, что я вынужден писать Вам это нескончаемое письмо. Когда появится уверенность в том, что Вы абсолютно правильно понимаете всё, что я Вам разъяснял до сих пор, мы сможем пойти дальше. Морья хотел, как он выразился, укрепить Вас в борьбе с врагами — всеми этими верующими в материализацию "индивидуальных душ" — и просил меня познакомить Вас с учением о всей совокупности тонких тел, об их комплексе в целом и их отдельных составляющих — оболочках. Я же думаю, это пока преждевременно. Прежде чем внешний мир сможет уловить разницу между тем, что называется "сутратмой" ("душой-нитью") и "тайджаса" ("блестящий", "сверкающий"), ему предстоит разобраться с природой более плотных элементов. Думаю, ошибкой с его стороны было позволить Вам начать не с того конца — с самого трудного, прежде чем Вы успели глубоко овладеть подготовительным материалом. Просматривая Ваши письма к нему, я не раз замечал, как на белых полях этих писем то и дело всплывает призрачное изображение Вашего лица с сосредоточенным и вопрошающим выражением в Вашем взоре: именно над этим местом письма и билась Ваша мысль, проецируя Ваш образ, именно об этом месте Вы и хотели — "жаждали", как Вы говорите — получить более подробные пояснения и сведения, заполнив пробел в своих знаниях. Что ж, если его лень будет и дальше перевешивать все его добрые намерения, мне придётся взяться за дело самому, хотя у меня и не так много времени.

В любом случае писать Вам — дело вполне благодарное, поскольку Вы умеете наилучшим образом распорядиться теми крохами, которые Вам удаётся обнаружить то в одном, то в другом источнике. Действительно, когда Вы жалуетесь на то, что не можете понять мысли Элифаса Леви, то это лишь потому, что Вам, как и многим другим его читателям, не удаётся подобрать к его языку нужного ключа. Если Вы приглядитесь повнимательнее, то обнаружите, что в намерения оккультистов на самом деле никогда не входило желание скрывать свои сочинения от тех, кто настроен серьёзно и решительно изучать оккультные науки. Они лишь стремились для верности как бы запереть свои знания в потайной ящик, ключом к которому служит одно — интуиция. Только прилежание и усердие, с которыми человек стремится раскрыть для себя тайный смысл учений, и могут по-настоящему показать, насколько он вправе обладать столь глубоко укрытым сокровищем, а если Вам удалось разгадать потайной смысл того, что у М⸫ скрылось под его красными чернилами, то никаких причин отчаиваться у Вас нет и в помине.

На этом, я думаю, мне стоит поставить точку и попрощаться с Вами в надежде, что прочитать синие мои иероглифы Вам не доставит такого же труда, как красные.

Вскоре у Вас будет О., и Вы должны будете извлечь максимальную пользу из этой возможности, которая может для вас обоих оказаться последней. И последнее: надеюсь, мне нет нужды напоминать Вам о том, что письмо моё должно оставаться строго приватным.

Как бы там ни было,
Остаюсь Ваш

К. Х.

следующее письмо № 47         предыдущее письмо № 44

Письмо № 49[247]

От К.Х. Получено в Амбале по дороге в Симлу 5 августа 1881 г.

Только что вернулся. Писем пришло столько, что на все и не ответить. Ваше — исключение. За неимением никакого конкретного предмета для обсуждения я, пожалуй, просто обращусь к Вашим вопросам. Задача эта, впрочем, не так проста, как может показаться на первый взгляд. Говоря словами упанишады, обращёнными, правда к божеству, вопросы Ваши "со камаята баху сьям праджаеети"[248] — "любят быть многочисленными и производить потомство"[249]. Как бы то ни было, жажда познания никогда грехом не почиталась, и я всегда готов буду ответить на любой из таких вопросов — если это возможно.

Разумеется, я полагаю, что переписка наша была затеяна ради всеобщего блага, но проку от неё для мира будет очень мало, если только Вы не переплавите все затронутые в ней учения и идеи "в некий очерк", в котором была бы освещена не только позиция оккультной философии по вопросу о сотворении мира, но и то, как она трактует любые другие вопросы. Чем скорее Вы начнёте свою "будущую книгу",[250] тем будет лучше, ведь никто не застрахован от нежданных случайностей. Переписка наша может неожиданно оборваться из-за вмешательства тех, кому это видней. Ум их, как Вам известно, — это книга за семью печатями для многих из нас, и сорвать с неё эти печати не под силу никакому "искусству магии".[251]

Впрочем, в должное время я подброшу Вам новых "ключиков в помощь Вашим размышлениям", и, возможно, те небольшие разъяснения, которые я волен Вам сообщить, покажутся Вам более доходчивыми, чем "Haute Magie" Элифаса Леви.[252] Нет ничего удивительного в том, что книга его Вам кажется туманной, поскольку она никогда и не предназначалась для непосвящённого читателя. Знания свои Элифас почерпнул из розенкрейцеровских манускриптов (из которых в Европе ныне остались только три). В них развиваются наши восточные доктрины, которые впитал в себя Розенкрейц[253]: по возвращении из Азии он придал своим учениям полухристианский вид, дабы защитить своих последователей от мстительных клерикалов. Его учения требуют для себя особого ключа, а ключ этот уже и сам по себе — особая наука. Розенкрейц проповедовал эти учения изустно. Сен-Жермен, однако, зашифровал добрую часть этих учений с помощью цифр, и эта зашифрованная рукопись[254] оставалась в единственном экземпляре у его верного друга и покровителя, немецкого князя, благоволившего к нему: в его-то доме и в его присутствии Сен-Жермен и свершил свой последний исход — туда, где и находится его подлинная родина.

Но на беду попытка его оказалась полным провалом! Упоминая все эти "цифры" и "числа", Элифас обращался лишь к тем читателям, которые были хотя бы немного знакомы с пифагорейскими доктринами. Да, в некоторых из этих рукописей действительно зашифрована вся философия и они охватывают собой все доктрины. Исаак Ньютон прекрасно разобрался, что к чему, но ради сохранения собственной репутации поостерёгся открыто объявить свои знания — к большому сожалению для авторов и современников "Субботнего обозрения".[255]

Вы, кажется, в восторге от неё — у меня же своё мнение на этот счёт. Пусть даже она и талантлива с литературной точки зрения, но, если газета предоставляет свои страницы для распространения непрогрессивных и догматических взглядов вроде тех, что я прочитал недавно, она не может находиться в одном цехе со своими более либеральными собратьями по перу. Деятели науки, полагает она, "вовсе не годятся на роль надёжных наблюдателей" в таких вопросах, как явления современной магии, спиритизма, и в других "случаях, наделавших так много шуму в обществе". Всё делается совсем не так, как следует, — пишет газета дальше, — поскольку учёные мужи, "заведомо зная границы естественного (?!!), тут же и объявляют невозможным то, что они видят или полагают, что видят, перед своими глазами, а затем начинают выискивать возможности обмана. . . " и проч. и проч. Опять сыплются всё те же аргументы вроде знания ими системы кровообращения, электрического телеграфа, железных дорог и пароходов. Они знают "границы естественного"!!! О, век зазнайства и помрачения ума! И весь этот учёный сброд нас ещё приглашает к себе в Лондон — а ведь это именно их предшественники травили Месмера и шельмовали Сен-Жермена, объявив его мошенником!

Да ничего они ещё толком не знают о природе — она скрыта от них пока за семью замками. А что им известно о человеке? Скелет да внешний облик, и больше ничего. Они никогда не расскажут вам о путях, по которым проходят те невидимые посланники, — которых они называют "чувствами", — позволяя человеку воспринимать окружающий мир. Вся их школярская наука — это рассадник одних только сомнений и робких предположений. Заявления их — одна сплошная софистика. Своей слабостью, презрением к истине, своим морализаторством и догматизмом они заражают всех вокруг! И представители её ещё хвастают знанием "границ естественного". Нет, друг мой, увольте. Даже не хочется вспоминать, что и Вы принадлежите к этому поколению и являетесь поклонником этой вашей "современной науки". Её заветы и непогрешимые, как оракул, вердикты сродни папскому принципу non possumus.[256]

Впрочем, что касается "Субботнего обозрения", то это мы ещё легко отделались. А вот со "Спиритуалистом" совсем другая история. Бедная, заблудившаяся в трёх соснах газетёнка! Вы нанесли по ней чудовищный удар. Почувствовав, как почва уходит у неё из-под ног на медиумическом поле, она теперь бьётся не на жизнь, а на смерть, пытаясь доказать превосходство английских Адептов над восточным знанием. Я почти явственно слышу их тайный отчаянный вопль: "Если уж посрамлены мы, спиритуалисты, то не в лучшем положении находитесь и вы, теософы". Этот их великий "Адепт", зловещий Дж.К.,[257] — враг, несомненно, опасный, и, боюсь, как бы нашим бодхисатвам не пришлось в один прекрасный день склониться в глубоком поклоне перед его могучими познаниями, сознавшись в собственном глубочайшем невежестве. "Такие подлинные Адепты, как Гаутама Будда и Иисус Христос никогда не окутывали себя тайнами, а приходили и проповедовали свои учения открыто," — вещает наш оракул. Это уже что-то новенькое для нас, смиренных последователей первого. Гаутама описывается и как "божественный учитель", и в то же самое время как "посланец Божий"!!! (см. "Спиритуалист", 8 июля, с. 21, абз. 2) Таким образом, Будда теперь оказывается посланцем того, кого Он сам, Сангье Хутху[258] (Sankia K'houtchoo), драгоценнейшая премудрость, сверг с престола за 2500 лет до того, раскрыв на всеобщее обозрение Скинию и продемонстрировав всем её пустоту. Интересно, где выучился своему буддизму этот полуграмотный "Адепт"? Вы явно должны посоветовать своему другу, м-ру Ч.К. Мэсси, чтобы он вместе с этим лондонским "сокровищем", столь глубоко презирающим индийское оккультное знание, проштудировал "Лотос благого закона" и "Атма Боддха"[259] в свете иудейской каббалистики.

Раздражён ли я "оскорбительными нападками со стороны газет"? Да ничуть. Правда, некоторую досаду я — сознаюсь — действительно испытываю по поводу кощунственных высказываний Дж.К. Меня так и подмывало дать достойный ответ этому надутому индюку, но опять-таки: "доселе дойдёшь и не перейдёшь"[260] Тот Хубилган, которому я показал это место в статье, хохотал от души — так, что даже слёзы струились по щекам старика. У меня, к сожалению, так не получается. Да если всё это прочитает наша "Старушка", парк в Симле может недосчитаться одного-двух кедров. Спасибо Вам, конечно, за любезное предложение иметь у себя газетные рецензии, но пусть они лучше хранятся у Вас, так как через пару лет эти рецензии могут вдруг понадобиться Вам самому.

Что же касается Вашей готовности дать торжественный обет молчания и поклясться не разглашать что бы то ни было без особого на то разрешения, то я пока не могу дать Вам никакого определённого ответа. Я не могу Вам сказать ни "да", ни "нет", поскольку это, по правде говоря, зависит не от меня — ещё не было случая, чтобы к присяге приводился чужак в соответствии с принятой у нас особой формой клятвы или торжественного обещания, и я не уверен, окажется ли достаточно одной этой клятвы в глазах моих владык. К сожалению для обоих из нас, Вы уже однажды — а точнее, дважды — в своей речи употребили выражение, которое оказалось замечено и зафиксировано, и буквально три дня назад, когда я испрашивал для Вас кое-какие привилегии, мне его предъявили, и весьма неожиданно, должен я Вам сказать. После того, как при мне его повторили, и я сам лично видел его записанным, мне оставалось лишь со всем возможным смирением подставить и вторую свою щеку под ещё более неожиданные удары судьбы, наносимые почтенной рукой того, пред кем я так благоговею. Каким бы жестоким ни показалось мне это напоминание, оно было вполне справедливым, ибо Вы действительно произнесли эти слова в Симле: "Я — член Теософского общества, но никоим образом не являюсь теософом" — вот что Вы сказали тогда. Рассказывая о результатах этой моей попытки взять Вас под свою защиту, я не нарушаю конфиденциальности, так как мне даже было рекомендовано сообщить Вам об этом. А значит, мы должны будем продвигаться вперёд теми же мелкими шажками, какими двигались до сих пор, или же — нам придётся немедленно остановиться и написать в конце своих писем слово Finis.[261] Надеюсь, Вы предпочтёте первое.

Раз уж у нас зашёл разговор на эту тему, я хотел бы, чтобы Вы внушили своим лондонским друзьям некоторые полезные истины, которые они слишком часто склонны забывать, хотя им о них и напоминают снова и снова. В оккультной науке секреты не передаются одномоментно, вдруг, хоть при письменном, хоть при словесном сообщении. А иначе "Братьям" достаточно было бы сделать лишь одно: выпустить некое Пособие, по которому можно было бы учиться в школе — так дети изучают грамматику на школьных уроках. Чаще всего люди ошибочно полагают, будто мы стремимся окружать и самих себя, и собственные свои способности туманом таинственности — будто мы храним свои знания лишь для самих себя и своевольно — "злонамеренно и предумышленно" — отказываемся передавать их другим.

Истина же состоит в том, что до тех пор, пока неофит не достигнет особого состояния, при котором он испытает просветление в той мере, в какой он на него уже имеет право и в какой он к нему готов, секреты эти — если не все, то в своём большинстве — неспособны передаваться никаким возможным способом. Желание учителя передать свои знания должно встретиться с равной же способностью ученика воспринять эти знания. Просветление должно прийти изнутри. И пока этого не случится, не помогут никакие фокусы, никакие заклинания, никакие подручные средства или лекции и дискуссии на метафизические темы, никакие добровольно налагаемые на себя епитимьи. Всё это — лишь средства к достижению цели, и мы можем лишь наставлять ученика в том, какие из средств, обнаруженных эмпирическим путём на протяжении веков, помогут привести его к желанной цели. А средства эти известны уже многие тысячелетия, и никогда из них не делалось никакого секрета. Пост, созерцание, чистота мысли, слова и дела,[262] принятие на какое-то время обета молчания с тем, чтобы дать возможность природе самой заговорить с тем, кто приходит к ней с вопросом; власть над животными страстями и побуждениями; полное бескорыстие намерений; применение определённых благовоний и воскурений, преследующих чисто физиологические цели, — всё это широко известные средства, которыми пользовались со времён Платона и Ямвлиха на Западе и в ещё более древние времена наших индийских риши. Как ими пользоваться, чтобы приноровиться к темпераменту каждого отдельного индивида, — это, разумеется, вопрос, который решается каждым индивидом экспериментально и под пристальным наблюдением наставника, или гуру. Такова, по сути, часть курса обучения неофита, а гуру, то есть посвящающий, может при этом лишь помогать своим опытом и силой своей воли, но не более того — вплоть до самого последнего Наивысшего посвящения.

Полагаю также, что среди кандидатов мало кто представляет себе, сколь тяжкое бремя — да нет, скорее тяжкие страдания и вред для себя — взваливает на свои плечи посвящающий ради своего ученика. Легко заметить, что в физическом, моральном и интеллектуальном отношении неофиты и Адепты могут значительно разниться между собой, а значит, в каждом отдельном случае наставник вынужден приноравливаться к конкретным особенностям своего ученика, и напряжение здесь достигает чудовищной степени, ведь для достижения успеха нам приходится переводить себя на одну и ту же волну со своим подопечным. Но в том-то и дело, что чем большей силой обладает Адепт, тем слабее его связь с природой всех тех профанов, которые зачастую приходят к нему, насыщенные эманациями внешнего мира — животными эманациями эгоистичной грубой толпы, которые вызывают у нас чувство безмерного ужаса, и чем дольше Адепт пребывает в отрыве от внешнего мира, чем более совершенной становится его внутренняя чистота, тем тяжелее оказывается для него та задача, за которую он добровольно берётся. Вот почему знание может передаваться лишь постепенно, и некоторые из наивысших секретов — если их точно сформулировать и шепнуть даже Вашему хорошо подготовленному уху — могут прозвучать для Вас как бред сумасшедшего, и Вы позабудете все свои сегодняшние искренние заверения в том, что "абсолютная вера преодолеет любое непонимание". Вот в чём и заключается истинная причина нашей скрытности. Вот почему люди так часто сетуют, приводя при этом, казалось бы, вполне разумные основания, что им не передают никаких новых знаний, хотя они не покладая рук и трудятся ради них в течение двух, трёх, а то и более лет. Так пусть же все те, кто по-настоящему хочет учиться, оставят всё и придут к нам, не прося нас и не ожидая, что мы сами спустимся к ним. Но возможно ли это в вашем мире и в вашей атмосфере?

"Утро 18 числа. Проснулся грустным". В самом деле? Ну-ну, терпенье, мой добрый друг, терпенье. Случилось действительно некое событие,[263] хотя оно и не оставило никакого следа в Вашем сознании. Но пусть оно так и покоится. А вот мне-то что делать? Как мне выразить Вам идеи, для описания которых у вас пока ещё нет языка? Есть более светлые, более податливые головы вроде Вашей, которые и вместить в себя могут знаний больше, чем другие, но, когда даже они получают чуть больше сверх положенной дозы, этот излишек теряется из-за отсутствия слов и образов, которые помогли бы им зафиксировать эти смутно ощущаемые ими идеи. Вы, вероятно, — и даже несомненно — пока не понимаете, о чём я говорю. Но настанет день, когда Вы всё поймёте — потерпите. Давать человеку знаний больше, чем он пока готов воспринять, — эксперимент небезопасный. Впрочем, есть и некоторые другие соображения, которые пока сдерживают меня. Если человека ошеломить, сообщив ему факты, выходящие слишком далеко за пределы привычного, то последствия этого могут оказаться роковыми не только для самого неофита, но и для всех, находящихся в непосредственной близости от него. Это всё равно что передать адскую машину или заряженный револьвер с введённым курком в руки человеку, ни разу в жизни не видевшему ничего подобного.

Именно в таком положении сейчас находимся и мы. Мы чувствуем, что сроки приближаются, и нам нужно наконец сделать выбор между триумфом Истины и царством заблуждений и — страха. Мы должны либо посвятить в великую тайну какую-то горстку избранных, либо — позволить бесчестным шаммарам[264] завести лучшие умы Европы в дебри самого безумного и рокового из предрассудков — в дебри спиритуализма. У нас и вправду такое ощущение, словно мы передаём весь имеющийся у нас груз динамита целиком в руки тех, кто будет защищать себя, как мечтаем мы, от красношапочников — Братьев Тьмы.

Вы спрашиваете, по каким местам я сейчас путешествую? Вам хочется узнать побольше о том великом труде, которым я занят, и о миссии, которую выполняю? Да попробуй я Вам об этом рассказать, Вы вряд ли что-нибудь поняли бы из сказанного. Впрочем, чтобы проверить Ваши знания и терпение, я, пожалуй, отвечу Вам — но только в этот один-единственный раз. Я сейчас иду из Сакья-Джонга.[265] Вам это название ничего не скажет. Но произнесите его в присутствии "Старушки" и — понаблюдайте, каков будет результат.

Но вернёмся к нашему прежнему разговору. Итак, находясь в том положении, в каком оказались теперь мы, когда одной рукой мы должны передать миру столь необходимое, но опасное оружие, а другой — сдерживать натиск шаммар (а они уже успели посеять в мире великую смуту), как Вы думаете, имеем мы право на некоторое сомнение, молчание и на известную осторожность в принятии небывалого решения? Говоря одним словом: в том случае, если ученик злоупотребит доверенным ему знанием, последствия этого неизбежно обрушатся на того, кто его в эти знания посвятил. Думаю, не знаете Вы пока ещё и вот о чём: по мере того, как Адепт делится своим тайным знанием с кем-либо ещё, он по неумолимым законам удлиняет свой собственный путь к Вечному Покою. Надеюсь, то, о чём я сейчас Вам рассказываю, поможет Вам лучше понять истинное положение вещей и глубже оценить значение наших с Вами взаимоотношений. Любое мешкание в пути отнюдь не способствует скорейшему прибытию к цели странствия. И, пусть это и прозвучит для Вас трюизмом, за всё нужно платить, а значит, кто-то должен будет заплатить и за посвящение в истины — и в данном случае заплатить должны будем мы. Не бойтесь, я готов заплатить свою долю — я так и сказал тем, кто задал мне этот вопрос. Я Вас не брошу, не проявлю меньше самопожертвования, чем проявляет его то несчастное, вконец истрёпанное невзгодами смертное существо, которое мы знаем под именем "Старушка".

Всё вышесказанное должно остаться только между нами. Полагаю, Вы пометите его как строго конфиденциальное и не предназначенное ни для публикации, ни для передачи Вашим друзьям. Я хочу, чтобы об этом знали Вы один. Правда, если бы обо всём этом знало побольше кандидатов в посвящение, то, уверен, они испытывали бы более глубокое чувство благодарности и терпения и были бы менее склонны проявлять досаду по поводу, как они говорят, нашей скрытности и уклончивости. Мало кто умеет хранить тайну так, как Вы, но ещё меньше людей способны по достоинству оценить достигнутый результаты. . .

Ни одно из двух Ваших писем к С.М. не приведёт ни к чему. Он останется всё таким же непреклонным, и все труды Ваши пойдут насмарку. Вы получите от него письмо, в котором он выскажет Вам множество подозрений и немало нелестных для Вас замечаний. Вы не сможете убедить его в том, что + это один из живых Братьев, ибо попытки такие уже предпринимались и — провалились. Разве что Вам всё-таки удастся обратить его в общераспространённый экзотерический ламаизм, по которому наши "чангчубы"[266] — то есть Братья, переходящие из тела одного великого ламы в тело другого, — являются лха, или развоплощёнными духами. Помните, что я сказал Вам в последнем своём письме о "планетарных духах"? "Чангчуб" (Адепт, который силой своего знания и просветления души освобождается от проклятья бессознательной трансмиграции) — может по собственной воле и желанию перевоплощаться не после своей телесной смерти, а делать это, и многократно, при жизни, когда сочтёт необходимым. У него сохраняется способность выбирать для себя новые тела — как на этой, так и на любой другой планете — одновременно продолжая владеть своей прежней формой, которую он, как правило, сохраняет для каких-то своих целей. Прочитайте книгу "Гью-де", и Вы найдёте в ней все эти законы. Она[267] могла бы перевести для Вас несколько абзацев оттуда, поскольку зазубрила их наизусть. Ей Вы можете это прочитать.

Часто ли я смеюсь над тем, как "вы беспомощно барахтаетесь, пытаясь нащупать свой путь в потёмках?" Отвечу Вам самым решительным образом: никогда. С моей стороны это было бы так же и нехорошо, и глупо, как с Вашей было бы смеяться над индусом, изъясняющимся на пиджин-инглиш в тех районах страны, в которых ваше правительство не изволит обучать людей правильному английскому языку. Откуда такие мысли? И с чего вдруг Вам захотелось иметь мой портрет? За всю свою жизнь я снялся лишь один-единственный раз — это был жалкий ферротип, сделанный ещё во дни "Гаудеамуса"[268] приезжей художницей (подозреваю, родственницей одной из тех красавиц из мюнхенской пивной, с которой Вы не так давно беседовали) — мне пришлось тогда буквально выцарапывать портрет из её рук. Ферротип на месте, но с него исчезло изображение: облупился нос и нет одного глаза. Так что ничего другого я Вам предложить не могу. Не могу обещать Вам, поскольку всегда держусь данного слова. Но попробую что-нибудь придумать, и, может быть, в один прекрасный день Вы получите его.

Цитата из Теннисона? Право, не знаю, что Вам и сказать. Просто пара случайных строк — когда-то я подцепил их в астральном свете или в чьём-то мозгу, и вот теперь они вдруг всплыли у меня в памяти. Я никогда ничего не забываю — стоит мне что-то один раз увидеть или услышать. Дурная привычка. Она настолько укоренилась во мне, что нередко у меня перед глазами вдруг всплывают какие-то случайные слова и выражения, и я бессознательно начинаю складывать из них целые предложения, хотя слова эти произносились, может быть, сотню лет тому назад, а может быть, ещё только будут сказаны этак лет через сто, причём по совершенно другому поводу. Всё это от лени и острой нехватки времени. "Старушка" прозвала меня намедни даже "грабителем мозгов" и плагиатором за то, что я воспользовался одним предложением, состоящим из целых пяти строк. По её твёрдому убеждению, я прикарманил его, стянув прямо из мозга д-ра Уайлдера, поскольку три месяца спустя он воспроизвёл то же самое предложение в своей статье о профетической интуиции. Но, право, я ни разу даже не заглядывал в мозговые клетки этого старика-философа. Кажется, оно пришло ко мне из какого-то северного потока — не знаю. Пишу об этом для Вашего сведения как о чём-то совсем новеньком для Вас. Так бывает, когда вдруг рождается ребёнок, до чрезвычайности похожий своими чертами на человека, который может жить за тысячи миль от него, он никак не связан с его матерью, и она никогда не видела его — однако его бесплотный образ мог запечатлеться в памяти её души во сне или наяву, а затем воспроизвестись на чувствительной пластинке живой плоти: той, что она вынашивала в то время.

Что же касается процитированных мною строк, то, думаю, Теннисон написал их много лет тому назад, и они уже давно опубликованы.

Надеюсь, все эти обрывки мыслей и разъяснений можно вполне простить тому, кто более девяти дней провёл в седле, не слезая. Из монастыря Галаринг-Чо (Ghalaring-Tcho) (в котором обсуждали и комментировали Ваш "Оккультный мир". "Помогите мне, силы небесные!" — наверное, сейчас подумаете Вы) я переправился на территорию Хорпа Па Ла — в "неизведанные области, населённые тюркскими племенами", как утверждают ваши карты, не ведая о том, что никаких племён там нет и в помине, а оттуда — домой. Да, я порядком устал, а потому на этом закончу.

Ваш верный,

К.Х.

В октябре я буду в Бутане. Хочу попросить Вас об одной услуге: постарайтесь подружиться с Россом Скоттом. Мне он нужен.

следующее: Космологические комментарии        предыдущее письмо № 70

Письмо № 50[269]

Получено в августе 1882 г.[270]

Любезный друг мой! Голова у меня совершенно кругом идёт (и ум заходит за разум) от этого упорного и непреклонного противодействия и столь же нескончаемых нападок на наши твердыни! За всю свою жизнь, наполненную тихим созерцанием, я не встречал ещё человека более строптивого и безрассудного![271] Я не могу и дальше проводить жизнь свою в бесполезных протестах, и если Вы не сможете оказать на него своего дружеского влияния, то всем нам придётся расстаться в не столь отдалённом будущем. Я находился у Когана, когда получил письмо, которое прилагаю, — он нашёл его совершенно гадким и по-тибетски назвал всё это "комедией".

Нельзя даже сказать, чтобы он [Хьюм — перев.] горел желанием "сделать что-то доброе" или "помочь укреплению Т.О." Здесь — хотите верьте, хотите нет — в нём говорит ненасытная гордыня, неукротимое, острое желание ощущать себя и демонстрировать всем другим, что только он "избран", только ему известно то, о чём всем другим не дано даже догадываться. И не пытайтесь возражать, ибо это бесполезно. Мы знаем, вы — нет. На днях до Когана донеслись идиотские, но до боли искренние причитания со стороны "супруги" и — он принял их к сведению. Он [Хьюм — перев.] не тот человек, что стремится стать "совершенной душой", а писать о своём же собрате-теософе так, как он написал мне о Ферне, может лишь тот, кто не имеет ничего общего с теософией. Пусть всё это останется строго между нами, и не рассказывайте ему ни о чём — пусть прочитает лишь то, что я написал ему в своём письме. Я хочу, чтобы Вы прочитали оба эти письма[272] до того, как передадите ему, и ещё прошу Вас: пусть он прочитает их в Вашем присутствии.

Посмотрю, что можно сделать для полковника Чесни,[273] и, думаю, Джуал Кхул позаботится о нём.

Впервые в жизни я, кажется, ощущаю полнейшую удручённость. И всё-таки ради блага Общества я не хотел бы его [Хьюма — перев.] потерять окончательно. Что ж, буду делать всё, что в моих силах, однако, боюсь, он сам же всё и испортит в конечном счёте.

Искренне любящий Вас

К. Х.

следующее письмо № 51         предыдущее письмо № 21

Письмо № 51[274]

Получено 22 августа 1882 г.

Конфиденциально

Добрый друг мой! Запомните, если, вообще, что-то и было, есть и будет подлинно феноменального, а точнее говоря — что-то от акта оккультизма — в предназначенном для полковника Чесни феномене, так это передача внешнего сходства с Вашим покорным слугой. Причём должен сказать, что, к сожалению для Вас, оно оказалось наилучшим в данном случае из тех двух вещиц, что произвёл Дж. Кхул.[275] Всё же остальное представление[276] — при всём его таинственном характере — было обставлено с чрезмерной натуральностью, чего я вовсе не одобряю. Но я не вправе идти против сложившихся традиций, хотя мне совсем не по душе то, как они осуществляются на практике.

Пусть пока всё это хранится строго в глубине Вашего дружественно расположенного к нам сердца, пока не придёт время и другим узнать о том, что Вы были об этом предупреждены. Большего я Вам сказать не могу. Испытания действительно весьма непросты и, разумеется, совсем не отвечают вашим европейским понятиям честности и правдивости. Я и сам стараюсь не применять подобных методов и другим не разрешаю ими пользоваться в отношении моих чела, но при этом я должен сказать, что за последнее время резко усилились попытки мошенничества и обмана, дабы заманить Братьев в расставленные для них ловушки (!!!) Времени же до того дня, когда должен определиться выбор чела, остаётся крайне мало, а потому я не могу не прийти к мысли, что руководители наши, и особенно М⸫, могут в конце концов оказаться и правы. С противником и нужно пользоваться тем же, а то и более хитроумным, оружием. Но нельзя и идти на поводу у обманчивой внешности. Как бы мне хотелось быть столь же откровенным и с м-ром Хьюмом, которого я так же искренне уважаю за некоторые его истинные, драгоценные качества, как не могу не осуждать за другие. Да когда же хоть кто-нибудь из вас узнает наконец и поймёт, кто мы такие на самом деле, и оставит в покое все свои фантазии!

В случае если полк-к Чесни заговорит с Вами на известные темы, посоветуйте ему не слишком-то доверяться внешним впечатлениям. Он — истинный джентльмен, и нельзя позволить, чтобы он оказался жертвой обмана, вовсе не на него рассчитанного, а долженствующего стать испытанием для тех, кто хотел бы навязать себя нам с не вполне чистым сердцем. Час решения близок. Посмотрим, кто победит!

К. Х.

следующее письмо № 113         предыдущее письмо № 50

Письмо № 52[277]

Получено в Симле. Осень, 1882 г.[278]

Да нет здесь никакого "второго дна", верный мой друг, — абсолютно никакого. Хьюм просто безумно ревнует к любому, кто удостоился или может удостоиться каких-то сведений, милостей (?), знаков внимания и всего прочего, исходящего от нас. Было бы смешно говорить о "ревности", но слово это точно описывает его чувства, если только не употребить другого слова, "завидует", что было бы для него ещё хуже. Он считает себя обиженным, поскольку ему никак не удаётся стать единственным центром нашего внимания; он хорохорится перед самим собой и доводит себя до безумия, яростно негодуя на то, что не находит никого, кто был бы готов им восхищаться. Он выписывает на иврите фразу из книги Элифаса Леви, которая несёт в себе именно тот смысл, который я и передал в своём переводе, но, когда ему не удаётся поймать меня на новом противоречии — а именно ради этого-то он и не поленился привести всю цитату — он вбивает себе в голову мысль, будто "он-то и является подлинным адвайтистом" в отличие от М⸫ и меня (что доказать проще простого, поскольку мы никогда и не были адвайтистами), а затем пишет "Старушке" оскорбительное письмо, направленное против нашей системы и лично нас, чтобы найти себе в этом хоть какое-то утешение.

Неужели же широта Вашей души не позволила Вам догадаться об истине уже давным-давно? Разве я не предупреждал Вас об этом, и возможно ли, чтобы Вы никогда не замечали, что даже Адепту он не позволит ни в чём разбираться глубже и лучше, чем он сам! Всё его смирение — это сплошной маскарад. Он — актёр, который исполняет свою роль для самого себя, и ему нет никакого дела до того, нравится это зрителям или не нравится, хотя при малейшем проявлении последнего он поворачивается к публике спиной и, восхитительно скрывая собственную ярость, шипит на неё и покрывает плевками внутри себя.

Каждый раз, как я возражаю ему и доказываю его неправоту, — а речь может идти, например, о тибетских терминах или о каких-нибудь сущих пустяках — список его претензий ко мне становится всё длиннее, и он нападает на меня с новыми обвинениями. И напрасно было бы, дорогой Брат мой, то и дело ему повторять: в том, что уже дано вам, нет и не может быть никаких противоречий. Можно говорить о каких-то неточностях в выражениях или неполноте подробностей, но обвинять нас в заблуждении — это, право, смешно. Я уже несколько раз просил вас записывать все свои замечания и присылать мне, но ни м-р Хьюм, ни Вы даже не подумали это сделать, а у меня, если честно сказать, слишком мало времени, чтобы поднимать прошлые письма, сравнивать замечания между собой, заглядывать вам в головы и т.д.

Да, в одном, по крайней мере, вопросе я готов признать собственное невежество. Я решительно отказываюсь понимать, что Вас так поразило в выражении, которое я использовал, говоря об ответном письме Е.П.Б. к Ч.К.М.? Что Вам так не понравилось в моих словах: я "призвал на помощь "всю свою смекалку"?[279] Возможно, Вы вкладываете в это выражение какой-то свой смысл, но тогда это означает, что мы с Вами снова забрели в тупик — faut de s'entendre.[280] Представьте на минуту себя на моём месте. Неужели же Вам не пришлось бы воспользоваться всей своей смекалкой, всей сообразительностью, какой только обладаете, в том случае, который касался Ч.К.М. и Е.П.Б.?

На самом-то деле, в том фрагменте из "Исиды" и нашим более поздним учением нет никакого противоречия. Но человек, никогда не слышавший о существовании семи принципов — а в "Исиде" они постоянно упоминаются как троичность без каких-либо дальнейших разъяснений — наверняка должен был усмотреть в этом самое явное противоречие. Когда она работала над книгой, мы непрестанно твердили ей об одном: "Пиши так-то и так-то, объясняй от сих до сих, и не более того". Тогда только начинался новый цикл, и в те дни как христиане, так и спиритуалисты и говорили, и думали о существовании в человеке лишь двух принципов: тела и души, которую они называли духом.

Будь у Вас время порыться в спиритуалистической литературе тех дней, Вы обнаружили бы, что и феноменалисты, и христиане понимали душу и дух как синонимы. И именно Е.П.Б., действуя по указаниям Атрии[281] (Вы не знаете его), первой разъяснила в "Спиритуалисте"[282] разницу между такими понятиями, как псюхе и нус, нефеш и руах — душа и дух. Ей пришлось представить весь арсенал доказательств, наряду с цитатами из Павла и Платона, из Плутарха и Библии короля Якова и т.д., прежде чем спиритуалисты признали правоту за теософами. Тогда-то ей и было велено приступить к работе над "Исидой" — всего лишь через год после учреждения [Теософского] Общества.

Однако затем по этому вопросу разгорелась настоящая война, вспыхнули бесконечные споры и посыпались возражения, в которых утверждалось, что у человека не может быть двух душ. И тогда мы подумали, что ещё рано давать публике то, чего она пока не в силах усвоить, и пусть она пока переварит только эти "две души" — и потому в "Исиде" так и не было сказано ни слова о подразделении триады на ещё семь принципов.

И что же? Теперь, когда, по нашему мнению, настало время сообщить публике пусть не всю, но бо́льшую часть истины, мы должны бросить её в беде только потому, что, подчиняясь нашим указаниям, она написала книгу, намеренно завуалировав в ней отдельные факты? Неужто же я или кто-то другой из нас сможет когда-либо позволить спиритуалистам превратить её в мишень, по которой они собираются наносить свои удары и насмехаться над противоречиями, которые и так видны невооружённым глазом и являются результатом лишь их собственного полнейшего незнания всей истины — той самой истины, о которой они не желают ничего слышать и которую даже сегодня готовы принять лишь скрепя сердце и со множеством оговорок? Да никогда! А употребив это слово, "смекалка" — жаргонное, насколько я знаю, словечко, которое в ходу у американцев, тогда как у англичан оно, кажется, несёт несколько иной смысл — я вовсе не имел в виду какую-то "хитрость" или "жульничество", а лишь пытался показать трудность положения, в котором я оказался: мне предстояло объяснить подлинный смысл, имея перед собой лишь длиннющий и нескладно сформулированный пассаж, в котором отрицается идея перевоплощения, но при этом не говорится ни слова, поясняющего, что речь здесь идёт всего лишь о животной душе, а не о духе, об астральной, а не о духовной монаде.

Будьте же так любезны, объясните мне при первом же удобном случае, почему использованное мной выражение Вы называете "неудачной фразой"? Вот, скажем, Вы просите своего друга сделать для "Пионера" рисунок коровы. Ваш друг приступает к работе с твёрдым намерением воспроизвести изображение коровы, но поскольку рисовать он не умеет, то вместо коровы у него получается изображение быка или буйвола, и рисунок этот именно в таком виде и появляется в Вашей газете. Вы могли не заметить его, например, из-за загруженности какими-то другими делами или Вам могло просто не хватить времени, чтобы проверить рисунок. И вот, оказавшись в таком положении, Вы, наверное, должны были бы "призвать себе на помощь всю свою смекалку" и сделать всё возможное, чтобы снять недоумение у читателей, объяснить им, что художник на самом-то деле пытался изобразить корову — Вы должны были бы, с одной стороны, признать недостаточное мастерство Вашего друга, а с другой, всеми возможными способами защитить его от незаслуженного уничижения!

Да, Вы правы. У Х. нет ни тонкости восприятия и чувств, ни подлинной, настоящей сердечности. Он легко пожертвует собственной семьёй, самыми близкими и дорогими ему людьми (если у него таковые есть, в чём я сомневаюсь) ради очередного каприза. Если понадобится обречь на заклание сотню жертв ради того, чтобы добыть одну-единственную каплю крови, он первым потребует этого. Он будет горячо доказывать целесообразность обряда сати,[283] если один лишь этот погребальный костёр сможет согреть его и отогреть застывшие от холода пальцы, а он тем временем будет прилежно писать какой-нибудь трактат о человеколюбии и искренне воспевать осанну самому себе в собственных мыслях. Думаете, я сгущаю краски? Увы, нет. Ибо Вы даже не представляете себе всего потенциала заложенного в нём эгоизма, того безжалостного, беззастенчивого себялюбия, которое он принёс с собой из прошлого воплощения — и эти себялюбие и эгоизм сейчас просто дремлют в нём ввиду отсутствия благоприятной для них почвы в той сфере, в которой он вращается, с учётом его общественного положения и полученного образования. Вы этого даже не представляете — а вот мы представляем.

Неужели Вы действительно верите, что свою знаменитую статью в "Теософисте" он написал лишь по той причине, которую Вам указал: якобы для того чтобы помешать неизбежному развалу, спасти положение и, ответив Дэвидсону, Ч.К.М. и др., облегчить работу по предупреждению будущих и устранению прежних противоречий? Ничуть не бывало! Если в ней он безжалостно приносит в жертву Е.П.Б. и автора рецензии[284] на "Путь совершенства", а также изображает "Братьев" как людей, по своему интеллекту уступающих "просвещённым европейским господам", как людей, не имеющих верного представления о чести, о том, что правильно и что неправильно в европейском понимании, как существ себялюбивых и холодных, упрямых и властных, то он делает это вовсе не потому, что ему особенно дорог любой из вас и тем более не из особой заботы об Обществе, а лишь потому, что в преддверии некоторых возможных событий — а он слишком умён, чтобы их не предвидеть — он хочет заранее защитить себя, хочет оказаться единственным, кто сможет выйти целым и невредимым — пусть и с несколько подмоченной репутацией — в случае, если разразится катастрофа. И вот тогда-то он будет готов, если обстоятельства того потребуют, исполнить хоть маккавейский "танец смерти" над простёртым телом Т.О. — лишь бы только не подставить даже мизинчик великого симлийского "Аз есмь" под град насмешек.

Зная достаточно хорошо его натуру, мы утверждаем, что м-р Хьюм совершенно волен цитировать эту "неудачную фразу" столько раз, сколько позволит ему дыхание, если только это поможет ему успокоить свои растревоженные чувства. Морья видел его насквозь столь же ясно, как я вижу сейчас написанное мной перед своими глазами, поэтому-то он и позволил ему пойти на этот, как Вы говорите, "обман". Более того, все обстоятельства были подготовлены таким образом, чтобы в случае провала с затеей Эклектического общества ко дну вместе с ним пошёл один только он, чтобы он один превратился в посмешище, и тогда ему уже не помогут ни его эгоизм, ни тщательно продуманные планы.

Полагая себя более компетентным, чем я, он с милой любезностью добавил к моим объяснениям в ответе Е.П.Б. на письмо Ч.К.М. свои собственные, поставив всё с ног на голову, за исключением того, что он написал о карме, принцип которой объяснил довольно верно. И вот теперь, когда я впервые возражаю против того, о чём он говорит в своей статье, он в ярости сделает поворот на 180 градусов и выразит своё негодование по поводу моих (не своих), как он скажет, противоречий.

Мне очень жаль, что я вынужден — как представляется Вам — порицать его. Но я должен обратить Ваше внимание на следующее обстоятельство: в девяти случаях из десяти, когда он обвиняет меня в совершеннейшем искажении его мысли, он говорит то, что любой человек с полным правом мог бы назвать лишь намеренной ложью. Вот Вам наглядный пример — использованное Элифасом Леви выражение אֶהְיֶה אֲשֶׁר אֶהְיֶה.[285] Для того чтобы уличить меня в неправоте, ему пришлось обратиться в адвайтиста и отречься от своего "нравственного Владыки и Управителя вселенной", которого он, оказывается, выбросил за борт "ещё двадцать лет тому назад".

Но это нечестно, мой друг, и тут уж я ничего не могу поделать. В самом деле, ну как можно доказать, что он занимается самым обычным мошенничеством, когда говорит, что содержащиеся в его письмах аргументы якобы выражают не его собственные личные убеждения и мнения, а приведены лишь для того, чтобы ответить на вероятные возражения теистически мыслящей публики? Когда имеешь дело с таким интеллектуальным акробатом, всегда готовым совершить "сальто-мортале" как в том, что он утверждает устно, так и в том, что пишет на бумаге, даже мы можем со стороны выглядеть посрамлёнными. Что до последнего, то это нас как раз меньше всего беспокоит. Но он-то ведь готов трубить победу в каждом частном своём письме, а то и в печати! Он великодушно не отказывает нам в праве на существование — он для этого слишком умён и не хочет идти на риск быть обвинённым в отсутствии элементарного благоразумия, ведь через своих корреспондентов он отлично знает, что даже смертельные враги "Учредителей" убеждены в факте действительного существования нашего Братства — но он никогда не снизойдёт до признания за нами таких способностей и таких знаний, на фоне которых его непрошенные советы и вмешательство будут выглядеть смешными и нелепыми — вот в этом направлении он сейчас и действует.

Я не был вправе запретить публикацию этой "оскорбительной", как Вы говорите, статьи по ряду причин. Позволив связать свои имена с Т.О., разрешив втянуть себя в публичное поле, мы тем самым взвалили (обычный глагол — просто, если хотите, фигура речи) на свои плечи — как сказал бы Олкотт — "бремя собственного величия". Теперь уже каждый может как угодно высказываться о нас — доброжелательно или враждебно, — и мы уже не можем этому помешать. Сегодня мы чувствуем, как нас рвут на куски, завтра наши учения будут "проповедовать", послезавтра — нам станут поклоняться, как богам, а в завершение всего — просто втопчут в грязь.

Причина номер два — таково было решение Когана. А всё, что связано с ним, может означать какие-то новые события, новые последствия и, боюсь, опасность. Те два имени, что стоят во главе списка двенадцати подписавшихся под протестом чела,[286] являются доверенными учениками самого Когана. В этом смысле у м-ра Хьюма больше не осталось ни одного шанса — consummatum est.[287] Он явно перехитрил самого себя, и теперь я никогда не смогу даже произнести его имени перед нашим почтенным Владыкой. С другой стороны, этот его выпад против нас имеет и положительную сторону. Коган распорядился, чтобы сын известного Вам Бабу Нобина Банерджи, 14-летний мальчик Тётирмой, был принят учеником в один из наших монастырей в районе Чамто-Донг, что примерно в 100 милях от Шигадзе, а его сестру, 18-летнюю девушку-йогиню, он велел направить в женский монастырь Палли. Таким образом, у Учредителей теперь загодя будут иметься два свидетеля, и им не придётся больше зависеть от капризов м-ра Хьюма, привыкшего то убивать, то воскрешать нас из мёртвых по собственной прихоти. Что же до доказательства того, знаем или не знаем мы о тайнах природы больше ваших учёных и теологов, то задача эта лежит на Вас и на тех, кого Вы выберите себе в помощь для выполнения этого важного дела.

Надеюсь, мой дорогой друг, Вы возьмёте на себя труд внушить м-ру Хьюму следующее: хоть труд его, выполненный для Общества, и мог бы, в конечном счете, оказаться чрезвычайно важным и принести самые полезные плоды, но его обличительная статья практически перечеркнула все его предыдущие усилия. Вот теперь-то, больше чем когда-либо ещё, люди и станут считать его безумцем — члены Общества из числа индусов будут ещё долгие годы ставить эту статью ему в вину, а наши чела станут вечно видеть в нём одного лишь смутьяна, и ничто не заставит их взглянуть на него как-то иначе: они будут считать его высокомерным чужаком, неблагодарным и недостойным находиться в одних рядах с ними.

Всё это Вы должны высказать ему в виде своего личного мнения — разумеется, если Вы разделяете эти мысли и таковы действительно Ваши чувства в данном случае, поскольку мне лично велено не порывать с ним окончательно вплоть до того дня, пока не наступит критическая точка. Если он пожелает сохранить за собой нынешнее официальное положение в Эклектическом обществе, помогите ему в этом. В противном же случае я самым настоятельным образом прошу Вас самому занять должность председателя. В этом деле я полагаюсь на Ваши такт и благоразумие.

Кроме того, пусть он знает, что протест, с которым выступили чела, — это не наших рук дело, а результат категоричного решения, исходящего от Когана. Текст его был получен в штаб-квартире Общества за два часа до того, как почтальон принёс туда эту знаменитую статью, и в тот же самый день поступили телеграммы от ещё нескольких учеников, проживающих в Индии. Вместе с написанным Джуалом Кхулом примечанием к статье У. Оксли сентябрьский номер, по нашим расчётам, должен вызвать определённую сенсацию даже среди мистиков Англии и Америки, не говоря уже о наших мистиках-индусах. Вопрос о "Братьях" продолжает привлекать к себе самый живой интерес и может принести свои плоды. Под маской человеколюбия незаурядное перо м-ра Хьюма источает одну лишь самую ядовитую жёлчь, и в своих нападках на нас он пользуется таким оружием, которое Хьюмом представляется читателю или скорее воображается им как вполне законное, оправданное и направленное во имя наичестнейших целей, а потому он и прибегает то к насмешке, то к оскорблениям. И при всём при этом он напускает на себя вид человека, столь искренне доверяющего нашим знаниям, что о нас, скорее всего, будут вспоминать не такими, какие мы есть на самом деле, а такими, какими изобразил нас именно он. Я и сейчас могу повторить то, что уже однажды сказал о нём: порой он может на первый взгляд искренне простить человека, но он никогда ничего не забывает. Он из числа тех самых "отменных ненавистников", которыми, говорят, так восхищался Джонсон.[288]

Ах, друг мой, при всех Ваших недостатках и довольно-таки бурно проведённом прошлом, насколько же выше, насколько неизмеримо выше Вы стоите в наших глазах по сравнению с этим нашим "Аз есмь" со всеми его "блестящими умственными способностями" и, на первый взгляд, тонко чувствующей натурой, скрывающей под собой полное отсутствие внутри него чего-либо, напоминающего подлинное чувство и сердечность!

М⸫ просит меня сообщить Вам о том, что самым решительным образом отказывается от принятия любых мер предосторожности того характера, какой Вы предлагаете. Он глубоко презирает Х., но если тому будет грозить малейшая опасность, он первым встанет на его защиту, памятуя о всех его трудах и стараниях во благо Т.О. Он говорит, что если Х. поймёт, насколько смехотворно его заблуждение, то он с готовностью докажет и всем остальным реальность оккультных сил, но М⸫ не пошевелит и пальцем, чтобы помочь ему. Наказание он должен будет понести в полной мере, так как иначе оно на него не возымеет действия и он лишь отыграется на невинных жертвах. Х. представил нас миру в виде бесчестных лгунов, не имея на то ни единого неопровержимого доказательства, он не привёл ни единого факта, даже отдалённо напоминающего бесчестность, который оправдал бы его обличительное письмо. Если Х. вдруг решит завтра представить нас в образе убийц, то М⸫ постарается вызвать такую майю, которая подтвердит правоту его слов, но затем он эту майю развеет, и тогда окажется, что Х. — обычный клеветник. Боюсь, он прав, если посмотреть на дело с точки зрения наших правил и обычаев. Да, они противоречат европейским, и я это признаю.

За исключением единственной телеграммы М⸫ не писал Ферну ни одного письма, а те пять-шесть писем, что написаны его почерком, исходили от одного дугпы, который взял Ферна под свою опеку. Он надеется, что Вы не испортите его работы и навсегда останетесь ему верным и преданным другом, каким и он всегда будет для Вас. Ферн никогда больше не повторит ничего подобного тому эксперименту с салфеткой[289] хотя бы по той простой причине, что он больше не будет удостоен ни единым письмом.

Я получил письмо от полковника Чесни. Ответ на него я отправлю через пару дней — в Ваши руки его доставит один молодой чела, который передаст Вам мои почтительные приветствия. Не напугайте мальчишку. Ему велено ответить лишь на те вопросы, на которые он может дать ответ, но не более того. Из Симлы он проследует в Будда Гая[290] и в Бомбей, где ему поручено решить некоторые вопросы, и вернётся домой не раньше ноября.

Ваш искренний друг

К. Х.

следующее письмо № 112         предыдущее письмо № 32

Примечания переводчика

Следующий раздел

Содержание

Theosophical University Press Online Edition